— Так что, пожалуйста, поверь мне — тебе нужно уехать из Гейтера. Здесь опасно.

Опасно  задавать  вопросы.  Твоя  подруга  на  Ранчо  будет  в  порядке,  но  ты  не  была  бы,

окажись ты на её месте. Понимаешь, что я пытаюсь сказать?

— Вы пытаетесь сказать, что ваш отец — опасный человек,  — я сделала паузу. —

 Пятерка восхищается работой своих рук. По твоим конечностям стекает кровь.

 Пройдут часы, прежде чем вернутся остальные. Часы, прежде чем они спросят тебя,

 стоит ли умереть Кэсси и её друзьям.

 Нет. Нет. Нет.

 Это — ответ Лорелеи и всегда им будет. Но Лорелея недостаточно сильна,

 чтобы пережить это. Лорелеи здесь нет.

Кейн  Дарби  сказал  мне  уехать  из  города,  он  предостерегал  меня,  а  не  угрожал  мне.  Но

если  время,  проведенное  с  ФБР,  чему-то  меня  научило,  так  это  тому,  что  жестокость  не

всегда бурлила прямиком под поверхностью.

Иногда  серийные  убийцы  цитировали  тебе  Шекспира.  Иногда  самыми  опасными

оказывались те, кому ты доверял.

Неконфликтное  поведение  Кейна  Дарби  было  не  более  естественным,  чем

привычка  Майкла  напрашиваться  на  неприятности.  Такое  спокойствие  могло  появиться

лишь  двумя  способами:  либо  он  рос  там,  где  эмоции  считали  неподобающими  —  и

наказывали  за  каждый  их  выплеск  —  либо  только  спокойствием  он  мог  контролировать

окружающую обстановку, где он всегда опасался взрывных эмоций кого-то другого.

Пока я обдумывала это, меня догнал Дин.

— Я дал вселенной обещание, — сказал он, — если Лия выберется оттуда целой и

невредимой, я сорок восемь часов не буду мрачно о чём-то размышлять. Я куплю цветную

футболку.  Я  спою  в  караоке  и  разрешу  Таунсенду  выбрать  песню,  —  он  краем  глаза

взглянул на меня. — Что-то узнала от сына Дарби?

Ответ на вопрос Дина застрял у меня в горле. Мы шагали по Главной улице, мимо

викторианских витрин и исторических памяток, пока перед нами не показались железные

ворота аптекарского сада.

—  Кейн  сказал,  что  он  был  любимым  сыном,  —  наконец,  произнесла  я.  —  Он

винит  себя  за  это.  Думаю,  он  остается  в  Гейтере  в  качестве  наказания  за,  цитирую,

«выбор», который он сделал «очень давно».

— Ты говоришь о нём, — заметил Дин. — Не с ним.

— Я говорю с тобой.

—  Или,  —  мягко  возразил  Дин,  когда  мы  остановились  у  ворот,  —  ты  боишься

забраться слишком глубоко.

За всё время нашего знакомства Дин никогда не заставлял меня забираться в чужие

головы  глубже,  чем  я  хотела.  Он  мог  усмирить  своё  желание  защитить  меня,    мог

профилировать  вместе  со  мной  или  не  мешать  мне  —  не  более.