Саквиль. По возвращении в Париж.

Луи. Там есть еще. Давайте, это здесь принято. Во время прогулки по аллее. Я вам не предлагаю, Севен?

Г-н Севен. Ах, Господи! Нет.

Саквиль и Луи уходят; возвращаются маркиза, Жюли и мисс Джексон.

Сцена вторая

Маркиза, г-н Севен, Жюли, мисс Джексон.

Маркиза. Ну, конечно, наши господа уже ушли? А с нами, как всегда, остается наш верный господин Севен. Тогда позаботимся о нем хорошенько.

Г-н Севен. Не понимаю этих господ, что покидают дам ради струйки дыма. Все пошло из Греции. Иксион был первым, кто покинул богиню, чтобы бежать за облаком.

Жюли. Господин Севен, держу пари: если подумать, то про этого Иксиона с его облаком можно сложить эпиграмму. Ну-ка, попробуйте! А я, покуда моя маменька заботится о вас, позабочусь о полковнике и отнесу ему кофе.

Маркиза. Нет, Жюли, останься, они сейчас вернутся. Не стоит приучать мужчин к попустительству их дурным привычкам… Ах, господин Севен, как прекрасна сегодня луна!

Г-н Севен. Да, когда я нахожусь в сельской местности в такую ночь, как эта, — тихую, спокойную, величественно освещенную бессмертным светом, мне кажется, я вижу глаз всемогущего духа, бдящего над уснувшей природой.

Жюли. Он что, одноглазый, ваш дух?

Маркиза (строго). Жюли!

Мисс Джексон. О мисс Джулия!

Г-н Севен. Мадемуазель, я всегда первый смеюсь вашим шуткам, когда они относятся только ко мне; но эта… поистине, она недостойна вас.

Маркиза. Заслуженный упрек. Не знаю ничего более презренного, чем высмеивать высокие и святые понятия. Это признак недалекого ума и, уж извини меня, дочь моя, жестокого сердца.

Жюли. Не сердитесь, маменька; господин Севен, я больше не буду. Продолжайте же, вы импровизировали.

Г-н Севен. Полковник кажется очень приятным человеком… хотя и несколько далеким от цивилизации… Это удивительно, что он так долго пробыл в Африке.

Маркиза. Ему там нравится.

Жюли. Я понимаю теперь, почему его называли Дон Кихотом. Он всегда готов бороться с несправедливостью… И еще я держу пари, что в Алжире у него есть Дульсинея.

Маркиза. Ты опять?!

Жюли. Впрочем, это мне в нем особенно нравится. Знаете ли, о чем я думала во время ужина?.. О том, что гораздо лучше три или четыре раза в неделю рисковать жизнью в Африке, чем прогуливаться в желтых перчатках по Итальянскому бульвару.

Г-н Севен. Ах, мадемуазель, я вас тоже приглашаю сочинять эпиграммы.

Жюли. Я не имела в виду вас, господин Севен. Вы, по крайней мере, ходите на проповедь, и вы секретарь всех благотворительных комитетов, распорядитель всех благотворительных балов; это еще более почетно, чем совершать набеги… О, надо у него спросить, как они совершают набеги!

Г-н Севен. Кстати, вот эти господа и возвращаются, сейчас они нас окурят.

Сцена третья

Те же, Саквиль, Луи.

Маркиза (обращаясь к Саквилю). Признайте, полковник, ваша африканская луна не столь прекрасна, как эта.

Саквиль. Парижская луна всегда была для меня самой прекрасной…

Жюли. Полковник, мы говорили о набегах. Мне бы хотелось увидеть хоть один. Что вы делаете со всеми этими захваченными арабскими женщинами?

Маркиза (вполголоса, обращаясь к Жюли). Хватит…

Саквиль. Их помещают в палатку вместе с детьми. У дверей стоит дюжина пеших солдат со старым сержантом, истинным мусульманином. Приказ — пробить голову любому, кто осмелится прикоснуться к покрывалу пленницы.

Жюли. Очень по-рыцарски. Но почему истинный мусульманин?

Саквиль. Потому что мусульманин лучше будет соблюдать обычаи своих соотечественниц. Он побоится оскорбить женщину даже взглядом.

Жюли. О!

Г-н Севен. Вам не по душе эти мусульманские манеры, мадемуазель?

Жюли.