- Не легкое для новичка, но не для нас.
- А сколько оно продлится?
- Пожалуй, хватит года на три, на четыре, черт возьми!
- Драться будем много?
- Надеюсь.
- Тем лучше в конце концов, тем лучше! - восклицал Портос. - Вы
представить себе не можете, как мне с той поры, что я сижу здесь, хочется
размять кости! Иной раз, в воскресенье, после церкви, я скачу на коне по
полям и лугам моих соседей в чаянии какой-нибудь доброй стычки, так как
чувствую, что она мне необходима; но ничего не случается, мой милый. То ли
меня уважают, то ли боятся, что более вероятно. Мне позволяют вытаптывать
с собаками поля люцерны, позволяют над всеми издеваться, и я возвращаюсь,
скучая еще больше, вот и все. Скажите мне, по крайней мере, теперь в
Париже уже не так преследуют за поединки?
- Ну, мой милый, тут все обстоит прекрасно. Нет никаких эдиктов, ни
кардинальской гвардии, ни Жюссака и ему подобных сыщиков, ничего. Под
любым фонарем, в трактире, где угодно: "Вы фрондер?" - вынимаешь шпагу, и
готово. Гиз убил Колиньи посреди Королевской площади, и ничего - сошло.
- Вот это славно! - сказал Портос.
- А затем, в скором времени, - продолжал д'Артаньян, - у нас будут битвы
по всем правилам, с пушками, с пожарами, - все что душе угодно.
- Тогда я согласен.
- Даете мне слово?
- Да, решено! Я буду колотить за Мазарини направо и налево. Но...
- Что "но"?
- Пусть он сделает меня бароном.
- Э, черт возьми! Да это уж решено заранее. Я вам сказал и повторяю, что
ручаюсь за ваше баронство.
Получив это обещание, Портос, который никогда не сомневался в слове своего
друга, повернул с ним обратно в замок.
XIV
ПОКАЗЫВАЮЩАЯ, ЧТО ЕСЛИ ПОРТОС БЫЛ НЕДОВОЛЕН СВОЕЙ УЧАСТЬЮ, ТО МУШКЕТОН БЫЛ
СОВЕРШЕННО УДОВЛЕТВОРЕН СВОЕЮ
На обратном пути к замку Портос был погружен в мечты о своем будущем
баронстве, а д'Артаньян размышлял о жалкой природе человека, всегда
недовольного тем, что у него есть, и постоянно стремящегося к тому, чего у
него нет. Д'Артаньян, будь он на месте Портоса, счел бы себя счастливейшим
человеком на свете. А чего недоставало для счастья Портосу? Пяти букв,
которые он имел бы право писать впереди всех своих имен и фамилий, да еще
коронки, нарисованной на дверцах кареты.
"Видно, суждено мне, - подумал д'Артаньян, - всю жизнь глядеть направо и
налево и так и не увидеть ни разу вполне счастливого лица". |