|
Лицо его, обретя прежнюю безмятежность, расцвело опять, как пион. - Я уезжаю завтра, мой друг, - ответил Д'Артаньян. - Ах, сударь, неужели вы приехали только для того, чтобы огорчить нас? - Боюсь, что так, - произнес Д'Артаньян совсем тихо, и отступавший с низкими поклонами Мушкетон его не расслышал. Раскаяние терзало д'Артаньяна, несмотря на то что сердце его изрядно очерствело. Он не сожалел о том, что увлек Портоса на путь, опасный для его жизни и благополучия, ибо Портос охотно рискнул бы всем этим ради баронского титула, о котором мечтал пятнадцать лет; но Мушкетон-то желал только одного: чтобы его звали Мустоном; так не жестоко ли было отрывать его от блаженной и сытой жизни? Д'Артаньян раздумывал об этом, когда вернулся Портос. - За стол, - сказал Портос. - Как за стол? - спросил д'Артаньян. - Который же теперь час? - Уже второй, мой милый. - Ваше обиталище, Портос, просто рай: здесь забываешь о времени. Я следую за вами, хоть я и не голоден. - Идем, идем. Если не всегда можно есть, то пить всегда можно; это один из принципов бедняги Атоса, и в его правоте я убедился с тех пор, как начал скучать. Д'Артаньян, который, как истый гасконец, был по натуре весьма умерен, по-видимому, не очень верил в правильность аксиомы Атоса; все-таки он старался по мере сил не отставать от хозяина дома. Однако, глядя, как ест Портос, и сам усердно прихлебывая вино, Д'Артаньян не мог отделаться от мысли о Мушкетоне, тем более что Мушкетон, не прислуживая сам за столом, что при нынешнем положении было бы ниже его достоинства, то и дело появлялся у дверей и выказывал свою благодарность д'Артаньяну, посылая им вина самые лучшие и самые выдержанные. Поэтому, когда за десертом Портос по знаку д'Артаньяна отпустил лакеев и друзья остались вдвоем, д'Артаньян обратился к Портосу: - А кто же будет вас сопровождать в поход, Портос? - Конечно же, Мустон, - ответил спокойно Портос. Д'Артаньян был поражен. Ему уже представилось, как переходит в скорбную гримасу радушная улыбка управителя. - А ведь Мустон, - сказал Д'Артаньян, - уже не первой молодости, мой милый; к тому же он разжирел и, может быть, утратил навык к боевой службе. - Я знаю, но я привык к нему. Да, впрочем, он и сам не захочет покинуть меня: он слишком меня любит. "О, слепое самолюбие!" - подумал Д'Артаньян. - Но ведь и у вас самого, кажется, служит все тот же лакей: этот добрый, храбрый, сметливый. |
