— Сперва Таню угнали, — слышит Вася и ловит каждое слово и старается привыкнуть к новому Бориному лицу. — Да… Угнали. Не успели мы ее спрятать. Потом меня. Этого мы уж и подавно не ждали. Лета-то мои не вышли. Прямо ночью с койки стянули. Вели под конвоем. Есть ничего не давали. Кто от голода ослабеет, тех бросали на дороге. Я решил: убегу. Нипочем не пойду в Германию! Лучше умру. Ушел… Добрался домой. Мать и то меня не сразу узнала — кожа да кости. Два месяца с постели не вставал, сил не было.

— А фашисты? Когда ты пришел обратно, они ничего?

— Меняются они. Больше двух недель ни одна часть не стоит. Только осядут — переводят, присылают других. Почему такое, не знаю. А Таня… Может, и не живая уже… писем нет.

Борис глотнул застрявший в горле ком и докончил хриплым, обрывающимся шепотом:

— Я так больше не могу! Я фашистов видеть не могу… Я сорвусь, убью кого-нибудь… Придушу. Не могу больше! Вась, неужели мы так и будем сидеть сложа руки?

— Разыскать бы партизан да уйти к ним. А здесь?.. Ну что мы здесь-то можем? Ни оружия у нас нет. Ничего. Впрочем… — Вася примолк, задумался. Он вспомнил о дяде Егоре, о хромом переводчике. Они-то могли…

— Ну что, что «впрочем»? — по старой привычке поторопил друга Борис. — Ты слышал, что по радио говорили? Делайте, чтоб земля у фашистов под ногами горела. Взрывайте мосты, дороги! Связь рвите…

— Это голыми-то руками?

— Но тогда что же — ждать, пока нас в партизанский отряд позовут?

— Не знаю. Я тоже нагляделся всего. Скриплю зубами, места себе не нахожу, а что делать — не придумаю.

— По всему видать, — продолжал Борис — что есть где-то в нашей округе партизанский отряд. Один раз целый фашистский обоз неподалеку от нас в воздух взлетел. А листовки советские, думаешь, кто по селу клеил? Не те, что с самолетов кидали, а еще другие? Партизаны их клеили! Ясное дело! Только что-то давно не видать никаких листовок. Может, куда подальше партизаны ушли? Нет, ты правильно говоришь: во что бы то ни стало надо нам разыскать партизан!

— А пока будем делать, что сможем. Вот придут ребята и потолкуем. — Вася поднялся с топчана, прислушался.

Скрипнули половицы, в дверях показалась Домна Федоровна. Устало опустив руки, стояла она на пороге родного дома, и слезы медленно текли у нее по щекам.

СНОВА ВМЕСТЕ

Борис сбегал домой проведать мать и возвратился к Носаковым. Пришли сюда еще двое Васиных товарищей — Толя Прокопенко и Володя Лагер. Володя тоже сильно изменился: прежде розовое лицо его осунулась, стало серым, яркие синие глаза поблекли и смотрели по-новому — исподлобья. Только вьющиеся волосы, кажется, стали еще светлее и гуще. Анатолий Прокопенко, как всегда, был подтянут, немногословен. С Васей поздоровался сдержанно, словно они не виделись всего несколько дней.

Раньше встречи ребят были шумными, все говорили разом, громко смеялись, и Домна Федоровна из соседней комнаты не могла разобрать, кто что говорит. Теперь в комнатке сидели те же мальчики, но было тихо.

— Сколько народу в Германию угнали… Сколько пожгли… — раздался голос Володи Лагера. — В школе — конюшня. Видел?

— А людей, когда отправляют их в Германию, знаешь, как осматривают? Как лошадей: в зубы смотрят, — сказал Толя Прокопенко.