Но тот молчал, теперь уже осознав свой промах.

– Мы отклоняемся. Когда вы шли сюда, то оставили... Ролло здесь?

– Да, сэр.

– Что это за собака?

– Он перегрызет горло любому, начиная с генерала, – самодовольно ответил Фергюсон, – за исключением моего, конечно.

– Однако вчера ночью он никому горла не перегрыз, – заметил я. Интересно, почему? Вы не знаете?

– Видать, схлопотал, – сказал он, оправдываясь.

– Что значит «схлопотал»? Вы осматривали его, прежде чем привести обратно в помещение?

– Осматривал? Конечно, нет. С чего бы? Когда мы увидели перерезанную проволоку, то подумали, что злоумышленник увидел Ролло и побежал так, что только пятки засверкали. Я бы, черт возьми, поступил так же. Если...

– Приведите собаку, но, ради бога, сперва наденьте ей намордник.

Фергюсон вышел, и тут вернулся Харденджер. Я рассказал ему обо всем.

– Что вы обнаружите? – спросил Харденджер. – Тряпку с хлороформом или что‑нибудь подобное. И – никаких следов. Может, применили иглу с одним из сильных ядов, ткнули собаку. Простой укол – и все тут.

– Узнав от проводника об этой собаке, – сказал я, – не стал бы подходить к ней с хлороформовой тряпкой даже за бриллиантовую корону. Что касается ядов, которые вы упомянули, считаю, вряд ли один из сотни тысяч осмелился бы к ним прикоснуться руками. Или должен знать, как ими пользоваться. Кроме того, выстрел иглой в собачью голову при такой кромешной темени тоже маловероятен, слишком велик риск.

Через десять минут вернулся Фергюсон, с трудом справляясь со своим похожим на волка подопечным. На собаке был намордник, но это мало утешало.

Сержанту не пришлось меня убеждать, что этот пес мог бы в минуту разорвать человека.

– Что, он всегда так себя ведет? – спросил я.

– Нет, не всегда, – озадаченно ответил Фергюсон. – Никогда раньше он себя так не вел. Обычно, когда я снимаю поводок, ведет себя спокойно и может подойти к любому, не трогая его. Но сегодня даже на меня бросился почти всерьез.

Не нужно было много времени для установления причины раздражительности собаки. Ролло страдал от сильной головной боли – на лобной части возле глаз находилась шишка. Только четверо могли справиться с Ролло и придержать, пока я пальцами дотрагивался до больного места. Мы перевернули его на спину, и я стал раздвигать шерсть на груди, пока не обнаружил то, что искал: две треугольные рваные раны, очень глубокие, в трех дюймах друг от друга.

– Дайте отдохнуть собаке пару дней, – сказал я Фергюсону, – и прижгите раны. Желаю удачи. Можете увести.

– Да. Ни хлороформа, ни яда, – признал Харденджер, когда мы остались одни. – Что ж, это раны от колючей проволоки, а?

– А от чего же еще? Расстояние между ранами совпадает. Некто сунул палец за ограждение, Ролло кинулся. Он не лаял, такие собаки бросаются молча. Едва он бросился на проволоку, его схватили и стали тянуть. Вот он и напоролся на колючки. Затем его сильно ударили по голове. Просто, без хитростей. Зато очень эффектно. Действовал явно не дурак.

– Во всяком случае, поумнее Ролло, – заключил Харденджер.

Поднявшись к блоку "Е" в сопровождении двух прибывших из Лондона помощников Харденджера, мы встретили ожидающих нас Кливдена, Уйбриджа, Грегори и Уилкинсона. Последний вытащил ключ от тяжелой дверной ручки.

– Никто не проходил туда после того, как вы открыли ее и увидели там Кландона? – спросил Харденджер.

– Гарантирую, сэр. Охрана безотлучно находилась здесь.