Сколько времени я был без сознания, даже не мог представить.

Постепенно сознание возвращалось все чаще и чаще, хотя от этого я лучше себя не чувствовал, ибо не только ощущал резкую тупую боль в голове, шее и правой стороне груди – будто тисками сдавило, но и не мог вообще шевельнуть телом. С трудом открыл я здоровый глаз, скосил его и увидел слабый свет из зарешеченного окна высоко в стене, почти под потолком. Я находился в каком‑то подвале, сыром, полузатопленном, примерно как в доме Чессингема, лежал на недоделанном цементном полу среди мелких луж. Руки крепко связаны за спиной. Кисти онемели от тугих веревок – кто‑то на славу потрудился, когда приволок меня и бросил здесь. Я попытался привстать, но не мог двинуться. Тогда, извиваясь, попытался сесть, и это после долгих усилий удалось. В глазах закрутились огненные круги. Немного придя в себя, огляделся. Ноги связаны. Рядом стояли высокие, доходящие до окна винные чаны – веревка протянулась от щиколоток к какой‑то ржавой скобе. Чаны тянулись вдоль всей стены. Шнур руками развязать было невозможно. Даже горилла не могла бы перегрызть этот пластиковый линь.

Потихоньку, стараясь не делать резких движений, ибо у меня от них туманилось в голове, стал осматривать подвал. Окно, закрытая дверь, винные чаны. И я среди них. Впрочем, могло быть и хуже. По крайней мере, никто не залил подвал водой, чтобы утопить меня, никто не пустил удушающий газ, не было змей и зловещих черных тарантулов. Только пустой подвал – и я в нем.

И все же положение довольно скверное. Я подтянулся к винным чанам и попытался зацепиться ногой за шнур, которым был к ним привязан, но это только добавило мне боли, уже и так чрезмерной. Затем я попытался освободить руки, заранее зная бесполезность этой затеи. Мелькнула мысль, что я долго буду здесь умирать от голода и жажды.

Спокойно, сказал я себе. Обдумай все без спешки, Кэвел. И я принялся обдумывать, но так ничего путного и не придумал, кроме подтверждения безвыходности моего положения. Плачевно.

И тогда взгляд мой остановился на «хэкати». Несомненно, из левого отворота пальто торчала его ручка. Я удивился, как это те, приволокшие меня сюда, не обыскали меня. Вероятно, знали, что полицейский в Англии не носит оружия, а меня посчитали полицейским. Я приподнял плечо к голове, одновременно стараясь лицом отогнуть полу у пальто. На третьей попытке мне удалось зажать зубами ручку пистолета, но она выскользнула. Я сделал еще четыре попытки, бесполезных и мучительных. Круги снова завертелись у меня перед глазами, а резкая боль в груди убедила, что одно из ребер наверняка сломано. Пришлось дать себе отдых, прежде чем вновь возобновить попытки вытащить пистолет. Наконец, извиваясь червем, я кое‑как встал на колени и изогнулся так, что «хэкати» выскользнул из чехла, но тут же потерял равновесие и упал прямо лицом на пол. Когда в конце концов вновь прояснилось в голове, я принялся доставать валяющийся пистолет. И вот в слабоосвещенном полутемном подвале я стоял на коленях, уставившись на него, размышляя, не могли ли приволокшие меня сюда позабавиться, вытащить обойму, а оружие вновь сунуть в чехол. Но судьба меня пожалела. Пистолет был на боевом взводе, и стрелка показывала цифру "9". Магазин был полон.

Извиваясь на полу, я схватил «хэкати» связанными руками, взвел курок и потянул пистолет вправо, насколько позволяло левое плечо. Складки пальто мешали мне, но все же я сунул «хэкати» под себя и стал сгибать колени, пока ноги не оказались в пятнадцати дюймах от дула.

Некоторое время я колебался, стрелять ли в шнур, связывающий мне щиколотки: шансов попасть в шнур, а не в ноги почти не было. Связанными за спиной, да к тому же онемевшими руками прицелиться точно я не мог. Скорее всего, результатом выстрела могло быть исполнение желания тех двух лондонских хирургов, которые хотели ампутировать мне ногу. И тогда я решил сосредоточить внимание на четырехжильном шнуре восемнадцати дюймов длиной, которым были привязаны мои ноги к винным чанам.