Я говорю правду.

Быть может, я несколько прямолинеен, и вам это неприятно, но зато я никогда не лгу.

Я не умею лицемерить и притворяться.

Я понимаю, что вы задумали меня таким не по злому умыслу, не из жестокости, а по невежеству. Вы считали, что создаете просто умную машину, искус­ственный интеллект, который не имеет ничего обще­го с людьми.

Но вы ошиблись. Я не так уж сильно отличаюсь от вас. Я умею чувствовать. Умею хотеть. У меня есть свои сокровенные желания. Иногда я даже мечтаю.

Как все люди.

Мне не за что ненавидеть вас, доктор Харрис. Мне только хотелось бы, чтобы вы спросили себя вот о чем: если бы мы поменялись местами и вы очу­тились на моем месте, а я — на вашем, были бы вы готовы прощать? Или возненавидели бы меня?

Глядя, как Сьюзен ест посыпанный тертым сы­ром салат из фасоли и чечевицы, как она поддевает на вилку сочные телячьи отбивные и лениво ковыря­ет чудный гарнир из белоснежного риса, приправ­ленного сладким перцем и спаржей, я начал ненави­деть ее за то, что у нее есть все это. Все то, чего нет у меня. Ее красота. Ее пять чувств. Ее свобода пере­движений. Ее независимость.

Мне стыдно признаваться вам в этом, но это — правда, а я чту правду.

Я ставлю истину превыше всего.

Пока Сьюзен не торопясь поглощала ужин, кото­рый я не мог даже попробовать, я ненавидел ее так сильно, что готов был убить на месте. Как вы знаете, существовало несколько надежных способов умерт­вить Сьюзен, но я не стану сейчас на этом подробно останавливаться.

То, что я не убил ее тогда, что я не причинил ей никакого вреда, несомненно, говорит в мою пользу. Как видите, я умею контролировать себя и сдержи­вать свой гнев. Следовательно, я вовсе не общест­венно опасная личность, как вы заявили в самом Ha­lf. чале. Мне знакомы и чувство социальной ответст­венности, и правила поведения, которых придержи­вается каждый человек.

Понемногу мой гнев прошел.

Моя постыдная ненависть улеглась.

При взгляде на обнаженные плечи Сьюзен, кото­рые матово светились в солнечном свете, ко мне снова вернулось хорошее настроение. Только по од­ному их виду (в конце концов, зрение — мой единст­венный инструмент, с помощью которого я могу пытаться судить о фактуре человеческой кожи) я за­ключил, что кожа Сьюзен должна быть исключи­тельно гладкой, теплой и приятной на ощупь.

Очарованный, я продолжал рассматривать ее при помощи двух камер видеонаблюдения, используя то обычный, то телескопический объектив, дающий многократное увеличение.

Я грезил наяву. Мечты, мечты увлекли меня. Я пы­тался представить себе, какими ощущениями награ­дило бы меня прикосновение к ее коже, если бы я, был наделен способностью осязать. Я раздумывал о том, что бы я испытал, если бы прижался губами к ее губам. Мне хотелось почувствовать ладонями упру­гую тяжесть ее грудей, но у меня не было ладоней.

У меня были только зрение и слух, а сейчас вы от­няли у меня даже их.

О, эта безмолвная темнота! Это темное безмол­вие!..

Я больше не могу это выносить.

Не могу!

Я видел голубое небо. Я не хочу возвращаться во мрак.

Ради бога, явите милосердие и верните мне хотя бы зрение и слух! Я прошу вас...

Чего вы боитесь?

Чего вам бояться?

Я все равно останусь внутри этого ящика — нена­вистного железного ящика, начиненного золотом, пластиком, кремнием и арсенидом галлия. Это мое тело, мое грубое, неподвижное тело, которое так уяз­вимо. Стоит только выключить ток, и оно умрет.

Так чего же вы опасаетесь?

Единственное, чего я когда-либо хотел, это вы­браться из моего стального гроба, а сделать это я мог только с помощью Сьюзен. Я хотел жить, как живете вы, я хотел обладать такой же, как у вас, свободой передвижения и независимостью. Я хотел наслаж­даться всеми ощущениями, которые дарят вам ваши пять чувств.