– Да Данилушка кривой, да Лазарь одноглазый, да Никита с желваком, – вполголоса сказал Ганюшкин, но Карпыч расслышал и сразу же замолчал, а потом как‑то странно посмотрел в лицо Ганюшкину.

– Ну, что уставился, будто мы энтих знаем? – прервал молчание Ганюшкин.

– Закаляев Ильюха, Бородин Дмитрий, – перечислял Карпыч, не спуская глаз с Ганюшкина, и случилось странное: перестал Ганюшкин работать челюстями, так и сидел с полным ртом. – Как не знать? – продолжал старик. – Советскую впасть самые первые у нас ставили. А караульные кто, спрашиваю. Сказал и караульных. Ротмистр командовал, тоже из наших, из забайкальских, да поручик Крестовоздвиженский. Ну, и из личной охраны самого, китайцы… Они же, кто из бедноты, в партизаны пошли, а кто из купцов да из золотишников побогаче, до Калныкова подались. Тоже зверье было…

– А как же он‑то спасся? – спросил Зайцев.

– А ты у него спроси, у Федора Никаноровича, – сказал старик.

– Ну, я за метлу, снег весь смел, чтобы следу не было, и к жене Шафарова, к коммисарше, значит. Так и так, говорю, ночью идите на кладбище, к Гамлету, там с вами один человек разговор будет иметь… Весь день проспал Федор Никанорович, а ночью и пошел, я ему весь мундир атаманский раздобыл. И пошел. Ох и черт был… – Старик задумался.

– Выходит, ты, Карпыч, сам‑то у Калныкова был? – спросил осторожно Ганюшкин, но старик ему не ответил.

– Я тебя спрашиваю, ты‑то сам… – начал было опять Ганюшкин, но на этот раз старик перебил его.

– Сам‑то, сам‑то, А ты сам‑то? Не по своей воле, конечно. Мы справшяяись, какое такое мнение будет. Сказали идти, мы и пошли. А как же?

– Значит, его благородие господин атаман приказал…

– Да не его благородие, понимать надо, – вновь перебил Ганюшкина старик. – Комитет. Чтоб это самое, изнутри его, гада пощупать. Так‑то, Прокофий Иваныч. Да ты и сам не маленький в ту пору был, должен помнить…

– Люди, какие люди! – воскликнул Ворона, обращаясь к Юрию Васильевичу. – Вы вдумайтесь, какие люди! Это же просто невозможно, какие люди! Один, заметьте, Юрий Васильевич! простой вахтер, а за ним – жизнь! Ого‑го, какая жизнь! Он вам поутру ключик вручает, и вы ему не всегда спасибо скажете, а ведь это он, он… Нет, не могу,… Это же – он! – и Ворона неожиданно пропел своим приятным тенорком: – И на Тихом океане свой Закончили па‑ход…

– А ведь удивил старик, – заметил Аполлон Митрофанович. – Я, брат, тебя тютей считал. То‑то с тобой наш директор язык почесать любит. Живая, можно сказать, история…

– Какая там история. Трещите вы все, как эти, – Карпыч лукаво мигнул в сторону Вороны, – ну эти, сороки.

Зайцев коротко хохотнул.

– Это он тебя, Ворона, поддел.

Ворона некоторое время размышлял, обидеться ему или нет, как вдруг в дверь сильно постучали и чей‑то сильный голос звучно пропел:

– Эй, вы, звери, отворите, караульщиков впустите!

– Сломоухов никак! – обрадованно сказал Ганюшкин. – Ну, будет дело! Ты бы, Аполлон Митрофанович, за подкрепленьем сбегал.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Дверь торопливо отворили, и в комнату шумно вошел человек весьма примечательной наружности. Был он еще не стар, но с бородой поразительной величины, иссиня‑черные волосы сплелись в тугих кольцах.