|
Был он еще не стар, но с бородой поразительной величины, иссиня‑черные волосы сплелись в тугих кольцах. Ястребиный нос вошедшего оканчивался чем‑то, напоминающим небольшую сливу, отчего на первый взгляд хищное выражение лица несколько смягчалось. Под густыми бровями сверкали глаза, но это были не глаза, нет, это были раскаленные угли, даже не угли, а нечто феноменальное по своей выразительности. На ногах его были охотничьи сапоги внушительного размера, поэтому человек смахивал на кота в сапогах, как его рисуют в детских книжках. Могучую грудь обтягивала видевшая виды кожаная куртка, от которой исходил самый неподдельный запах леса, запах хвои и костра, и еще чего‑то совершенно уже таежного. На голове возвышалась фетровая шляпа, обвитая москитной сеткой наподобие чалмы поверх папахи, как во времена Шамиля было принято у его мюридов. В руках Сломоухов держал громадный рюкзак и большой мешок, а за плечами прикладами вверх торчали два великолепных ружья. Одно охотничье, двуствольное, а второе – невиданных ранее Юрием Васильевичем размеров – вертикалка.
Вокруг Сломоухова образовался настоящий хоровод. Так встречают студенты своего товарища, который устроился на работу в колбасный цех мясокомбината. Не было недостатка ни в восторгах, ни в знаках неподдельного радушия, ни в предвкушении чего‑то необычайного. Юрий Васильевич, все еще несколько более оживленный, чем ему хотелось бы, также был подхвачен этим хороводом и бесцельно забегал по мастерской. Сломоухова усадили на кожаный диван, и Прокофий Иванович собственноручно стянул с него сапоги: операция, доставившая гостю необыкновенное наслаждение. Аполлон Митрофанович снял с него ружья и куртку. Ворона сломя голову бросился с эмалированным тазом в коридор и тут же вернулся, расплескивая воду. Старик Карпыч без всякого стеснения рылся в рюкзаке, время от времени извлекая из него самые разнообразные вещи: компас, шило, кэкие‑то ножички, бесчисленные коробки, узел с грязным бельем, бутылки и бутылочки, костяные вещички, покрытые тонкими рисунками, и опять бутылочки, и опять ножики. Зайцев передал Юрию Васильевичу тяжелый пояс‑патронташ с пустыми патронами и oxoтничьим ножом. Это было невероятно, это были Майн Рид и Фенимор Купер, это были Хабаров и капитан Кук – и все в одном существе по имени Сломоухов. В данный момент существо это сидело на диване и внимательно рассматривало грязную воду в тазу, изредка высовывая большие пальцы ног наружу и пошевеливая ими. Прокофий Иванович и Аполлон Митрофанович стояли над ним и тоже рассматривали его пальцы, – Ты такое видел? – спросил Зайцев, неизвестно к кому обращаясь. – Как научился ходить, босяк! – ответил Ганюшкин. – Неужели нигде не натер? С ума сойти! Верст пятьсот отмахал? – А тысячу не хочешь! – ответил Сломоухов. – Троих загонял, не считая женского персонала. Сидят и ждут, когда я за ними машину пришлю. Пусть подождут. Я ж часть материалов прямо с Севера направил, а потом отобрал кого повыносливей и петлей на Барею, а вы думали? Да с заходом на Старую фанзу, а потом… В мешочек‑то заглянул, Прокофий Иванович? – спросил он и многообещающе улыбнулся. – Не забыл я старых друзей. Прокофий Иванович поставил мешок на стол и достал оттуда какой‑то сверток. Взвесив его на руке, спросил: – От старого? – Годун, годун попался, – успокоил Сломоухов. – Напоследок. Теперь спать мне не даст: «Отдай, Лександра Денисыч, папу отдай!» – последние слова Сломоухов произнес густым басом в бороду, и Дейнека догадался, что в свертке была медвежатина. – А это кто? – спросил вдруг удивленно Сломоухов и показал на Юрия Васильевича. – Где‑то я его видел, где‑то видел… – Я – Юра, – протянул руку Юрий Васильевич, – Юрий Васильевич. |
