Однако в живых остался: потому что спешил атаман, спешилСидим мы это у костра, греемся. На душе противно‑противно. Труд, можно сказать, целого лета впустую. Да и так, кто без тулупа, а кто и вовсе, но это опять‑таки не для цивилизованных ушей… И говорит мне Ганюшкин: «Ты, Шуренок, того, субтильного, приметил в бекеше, что меня обезьяной назвал?» «Приметил, говорю, а что?» «Знавал я его. Видно, медведь меня так умял, что и не узнал он меня, да оно и к лучшему. Дурной человек, хоть и звания благородного…» Ну, я его уговаривать, расскажи, мол, что да как. Бог ты мой, ну словно сейчас костер перед глазами… Вот точно так, как вы от меня. Гамма Памфиловна, сидел Ганюшкин, пардон, неглиже. А Зайцев все зубами стучал, которые ему Коробейников по доброте душевной оставил.

– А у вас и дверь нараспашку? – раздался вдруг с порога голос Афанасия Петровича. – Стоял он в пальто, держа шапкуушанку в покрасневших на морозе руках.

Кюсю испуганно взглянула на бутылочку и первой бросилась к Афанасию Петровичу. Все задвигали стульями, освобождая место для нового гостя.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

– А мы тут Сломоухова слушаем, – сказала Кюсю, когда Афанасий Петрович уселся за столом. – Он нам такие интересные вещи рассказывает!..

– Врет все, небось, – равнодушно обронил Афанасий Петрович. – Известно, слономуховщина, на бобах разведенная.

– Не успел отогреться, а уже заокал тут, Афоня‑великомученик, – добродушно отшутился Сломоухов. – На бобах, на бобах. – передразнил он произношение Афанасия Петровича, и все засмеялись. – Где тут пузырек? А ну‑ка, взболтни его разок, Кюсю, чтобы змея, невежа, как вести себя в присутствии дам.

Кюсю накрыла пузырек салфеткой и, замотав головой, нетерпеливо приказала:

– Да рассказывайте ж, Александр Денисович, мы слушаем.

– Так, говорит мне Ганюшкин, вот этот в бекеше – из белых офицеров, и в больших чинах был, подлец. Но однажды предложили ему возглавить секретную экспедицию самого странного свойства. Будто бы где‑то в тайге имеется селение, забытое богом и людьми. И есть в этом селении человек, дажа не решаюсь вот так просто сказать, – с крыльями человек. Да, да с большими мохнатыми крыльями. И живет давно, лет сто или больше, так что все население этой деревушки его потомки. С крыльями никто больше не рождался, но с этакими реликтовыми наростами попадались. И будто посулили тому офицеру золотые горы. Ну, что душа пожелает, то и требуй. Секта какая‑то богатейшая, ламы не ламы, но узкая‑то ниточка в один из Тибетский монастырей вела. И задание было такое: либо самого летающего человека поймать, либо кого из его потомства, а не выйдет, так срезать эти самые наросты, законсервировать особым образом и доставить в тот самый монастырь.

Подобрал офицер из беглых белогвардейцев и забайкальских казаков отряд человек в семь, пошел… Шли звериными тропами, зимой, потому что селение это окружено было непроходимыми болотами и нужно было успеть все сделать до зимы, пока солнце не растопило ледяную корку над болотами.

Верст за сто от деревни на тропе нашли они первый самородок прямо на снегу, потом – второй. Потом такой, что одному и унести невозможно, с телячью голову. И тут отряд взбунтовался. Сумма‑то выходила больше обещанной им, а настоящая награда ждала только того офицера в бекеше. Он их и так и сяк уговаривать – ни в какую. Требуют, чтобы назад их вел, оружием грозят, народишко тоже отпетый. А тут стал появляться летающий человек. Идут, идут, и вдруг на ветках… сидит… Но на выстрел не подпускал. Закричит по‑звериному, с дерева снимется – и дальше. А на снегу опять самородок.

– Охота, как назло, стада из рук вон плоха.