Голод обостряет все чувства, и я почти не удивился, когда в схваченном наугад мешке оказались полоски сушеного мяса. В другом мешке нашлись орехи. В одном из туесков – высохшие и чуть ли не окаменевшие ягоды, которые я отправлял в рот горстями, зажевывая мясо.

– Ничего, жить можно, – рассудил, набив карманы орехами. – Спасибо, бабушка, за доброту и ласку.

Старуху аж заколотило всю от таких слов.

– «Спасибо, – проскрипела она. – За „доброту“. …Да хоть знаешь, дурачок, кого ты благодаришь?»

– Да мне, если честно, и не интересно…И так понятно, что свои.

– Свои? – старуха оцепенела от неожиданности.

– Ну, свои… клиенты. Неупокоенные мертвецы, упыри, прочая нечисть.

– А ты, – она понизила голос, прищурилась подозрительно, – часом, не ведьмак?

– Нет, – я ковырялся в зубах, пытаясь вытащить застрявшие волокна жесткого мяса, – некроманты мы. Я и он, тот, второй… У тебя попить ничего нету? А то аж в горле пересохло!

Старуха сама только открывала и закрывала рот.

– Некроманты… Это кто же такие-то? – наконец, просипела она. – Это не те, кто темными силами повелевают?

Проглотив все слова, которые хотел сказать и подивившись ее несомненной древности и необразованности – ибо о существовании некромантов было известно уже больше четырех веков назад! – я кивнул головой:

– Они самые.

– Ах, вот оно что! Понятно, стало быть! Ну, коли так, то будь уж гостем…

– Собственно, я уже, – расположился поудобнее, что в такой тесноте оказалось делом нелегким. Даже если выкинуть половину мешков и коробов, тут двоим все равно не развернуться. Я на одной лавке, старуха – на другой. – Тебя как величать-то, хозяйка?

– А Хозяйкой и зови, не ошибешься… Стало быть, мертвыми повелевать обучен?

– Хм… и не только, – сказать по правде, очень хотелось признаться в том, что я уже два года как не некромант, что у меня отобрали знак гильдии и лишили лицензии. Но потом подумал – сколько можно напоминать! – и себя растравляешь, и Хозяйка явно не знает, что такое гильдия. Она из тех, кто живет сам по себе. И не стоит забывать, что мы с Брашко во враждебных землях листвов. И пусть по крови эта старуха явно не-листвянка, свою землю она будет отстаивать до последнего вздоха. Своих противников, что характерно, ибо даже Брашко сообразил бы, что моя собеседница не принадлежит к миру живых.

– Что уставился? – скривилась она.

– Чувствую.

– Силен…

– Что есть, то есть.

– М-да, – она покачала головой, – и в тебе что-то есть… И я чувствую… Уходи! Сам уходи, добром.

– С чего это вдруг?

– Сама я тебе вреда причинить не могу – чувствую, что не могу, – она сделала перед моим носом пару пассов, зашлепала губами, беззвучно творя заклинание, потом не глядя сунула руку в один из стоявших под лавкой горшков, зачерпнула его превратившееся в пыль содержимое, сыпанула мне в лицо. – Не могу… Сам уходи, пока добром просят.

– Что, я такой страшный?

– Уходи! – взвыла она, не делая попыток прикоснуться. – Сам уходи!

Что-то в ее голосе мне не понравилось. То ли страх, то ли праведное негодование, то ли все вместе – мол, вот уж не чаяла от судьбы такой подлости на старости лет!

– А как же законы гостеприимства? – попытался потянуть время.