На лице мистера Ваткинса Тотля отразилось сильное сомнение. Мистер Габриель Парсонс заметил это и тотчас-же очень счел разумным продолжать аттаку без дальнейшего отлагательства.

- Скажи, Тотль, был ли ты когда нибудь влюблен? спросил он.

Лицо мистера Ваткинса Тотля запылало от самых глаз до подбородка и представляло прелестное смешение цветов. Когда следующее нежное дополнение поразило его слух:

- Я полагаю, ты не раз предлагал этот вопрос самому себе, когда был молод.... Ах! извини пожалуста! и хотел сказать: когда ты был помоложе, сказал Парсонс.

- Никогда в жизни! отвечал Ваткинс, с видимым негодованием, что его подозревают в подобном поступке: - никогда, никогда! Надобно вам заметить, что на этот счет я имею особенные понятия. Я не боюсь дам, ни молодых, ни старых, - нисколько не боюсь; но мне кажется, что, по принятому обычаю нынешнего света, оне позволяют себе слишком много свободы в разговоре и обращении с кандидатами на супружескую жизнь. Вот в этой-то свободе я никаким образом не могу приучить себя, и, находясь в беспрерывном страхе зайти слишком далеко, я получил титул формалиста и холодного человека.

- Я не удивляюсь этому, отвечал Парсонс, довольно серьёзно: - решительно не удивляюсь. Но поверь, что в этом случае ты ровно ничего не потеряешь, потому что строгость и деликатность понятий этой лэди далеки превосходят твои собственные. Да вот что я скажу тебе для примера: когда она приехала в наш дом, то в спальне её висел старый портрет какого-то мужчины, с двумя огромными черными глазами... как ты думаешь - она решительно отказалась итти в эту комнату, пока не вынесут портрета, считая крайне неприличным находиться с ним наедине.

- И я тоже думаю, что это неприлично, отвечал мистер Ваткинс Тотль: - конечно, неприлично.

- А то еще раз вечером - о! я в жизнь свою столько не смеялся, продолжал мистер Габриель Парсонс: - меня принесло домой сильным восточным ветром и лицо мое страшно ломило от холода. В то время, как мистрисс Парсонс, её задушевная подруга, я и Франк Росси играли в вист, - мне вдруг пришло в голову сказать шутя, что когда лягу в постель, то непременно заверну свою голову в фланелевую кофту Фанни. И что же? подруга Фанни в ту же минуту бросила свои карты и вышла из гостиной.

- Совершенно справедливо, сказал мистер Тотль: - для сохранения своего достоинства лучшего она ничего не могла сделать. Что же вы сделали?

- Что я сделал? Франку пришлось играть с болваном, и я выиграл шесть пенс.

- Неужели вы не извинились перед ней за оскорбление ей чувств?

- И не думал. На другое утро за завтраков мы снова заговорили об этом. Она старалась доказать, что во всяком случае один намек, не говоря уже о разговоре на фланелевую кофту крайне неприличен. По её мнению, мужчины вовсе не должны даже знать о существовании подобного наряда. Я опровергал её доказательства.

- Что же она сказала на это? спросил Тотль, глубоко заинтересованный.

- Согласилась со мной, но заметила, что Франк был холостой человек, а потому неприличие было очевидно.

- Великодушное создание! воскликнул восторженный Тотль.

- Фанни и я сразу решили, что она как будто нарочно создана для тебя.

Свет тихаго удовольствия разлился покругообразному лицу мистера Ваткинса Тотля.

- Одного только я никаким образом не могу понять, сказал мистер Габриэль Парсонс, вставая с места, с тем, чтобы уйти: - ни за что в жизни не могу представить себе, каким образом ты объяснишься с ней. Я уверен, что с ней сделаются судороги, лишь только ты заикнешься об этом предмете.

И мистер Габриэль Парсонс снова опустился на стул и начал хохотать сколько доставало его сил.