Лежавший на мокром бетоне доктор Мондрик уже ничего не мог ответить своей жене. Бэрби сглотнул. В горле у него застрял ком. Он молча повернулся к Сэму.

Пустыми и ничего не видящими глазами Квейн глядел на распростершееся у его ног тело. Его трясло. Он не замечал шумевших вокруг репортеров, и даже не отреагировал, когда Бэрби накинул ему на плечи свой плащ.

– Спасибо, Вилли, – после долгого молчания глухо прошептал он. – Наверно, сейчас действительно не жарко.

Он повернулся к журналистам.

– Вот вам материал для репортажа, – тихо сказал он. – Смерть доктора Ламарка Мондрика, известного антрополога и путешественника. Постарайтесь не перепутать имя – доктор не любил подобных ошибок.

– От чего он погиб, Сэм? – спросил Бэрби.

– Полиция наверняка скажет, что он умер своей смертью, – голос Квейна оставался ровным и бесцветным, но Бэрби почувствовал в нем прежнего, всегда уверенного в себе Сэма. – У него уже много лет была астма. Как‑то в Ала‑шане доктор рассказал мне, что страдает сердечной недостаточностью. Что‑то там с клапанами… Он узнал о болезни еще до нашего отъезда, но не хотел нам говорить. Наша экспедиция была не увеселительной прогулкой, и для такого больного человека, как доктор Мондрик… К тому же, в его возрасте… Мы все здорово устали. Видимо, когда начался приступ, сердце Марка просто не выдержало.

Бэрби посмотрел на мертвое тело и тихо плачущую Ровену.

– Скажи, Сэм… что он хотел сказать перед смертью?

Сэм Квейн сглотнул. Он отвел взгляд в сторону. Потом с видимым усилием заставил себя смотреть Бэрби в глаза. Вилли казалось, будто его старый друг пытается хоть на миг позабыть о том ужасе, который, словно липкая паутина, опутал всех участников этой экспедиции.

– Ничего, – хрипло ответил Сэм. – Ничего не хотел сказать.

– Да бросьте вы, Квейн, – раздался голос у Бэрби за плечом. – Кончайте водить нас за нос.

Сэм снова сглотнул. Он колебался, и, похоже, не мог решить, как ему поступить.

– Давай, Квейн, рассказывай, – настаивал радиорепортер. – Ты же не станешь утверждать, что доктор Мондрик всем нам морочил голову?

Но Сэм, похоже, приняв какое‑то решение, только печально закивал головой.

– Боюсь, ничего такого, что могло бы стать сенсацией, – горечь поражения на миг сменила ужас в его голубых глазах. Впрочем, заметил это, похоже, один Бэрби. – Видите ли, доктор Мондрик был очень серьезно болен, и как это ни печально, от перенесенных им тягот его ум, как бы это сказать… утратил былую остроту. Никто не сможет оспорить важность и новизну проделанной им работы, но мы все пытались удержать его от такого, откровенно говоря, мелодраматического способа подачи материала.

– Вы хотите сказать, – возмутился радиорепортер, – что все эти разговоры о ваших открытиях в Монголии – не более, чем горячечный бред больного доктора Мондрика?

– Вы меня неправильно поняли, – заверил журналиста Сэм. – Как я уже говорил, проделанная доктором Мондриком работа имеет огромное научное значение. Все выводы безупречно обоснованы. Его теории и найденные нами в Ала‑шане доказательства их справедливости достойны самого пристального внимания антропологов.

Сэм Квейн старался не смотреть на мертвое тело доктора и на застывшую над ним женщину. Его голос оставался подчеркнуто спокойным.

– Открытия доктора Мондрика действительно крайне важны для человечества, – сухо продолжал Сэм. – Однако мы все уговаривали его объявить о них менее сенсационным путем. А именно – написать статью в солидный журнал, представить результаты нашей экспедиции на соответствующем симпозиуме.