– Ну что вы пришли сюда и все врете? – спросил он и тут же, перебивая сам себя, сказал: – Когда вы увидите ее, то поймете, о чем я говорю.      

        – Что пойму?      

        – Почему я не могу забыть ее.      

        – Даже здесь? После стольких лет?      

        – Даже здесь, после стольких лет, – улыбнулся он. – Я вижу ее как живую – такой, какой она была тогда со мной. Как будто она со мной и осталась. Я даже чувствую ее прикосновение.      

        – А что насчет тех, других?      

        Он опять улыбнулся, но теперь это была ухмылка охотника.      

        – Их я тоже не забуду. – Уголок его рта неожиданно приподнялся, обнажив зубы в оскале. – Это они все подстроили. Не знаю как, но знаю, что они. Они засадили меня сюда. Никакого сомнения. Я думаю о них каждый день. Каждый час. Каждую минуту. Я никогда не прощу им этого.      

        – Но вы же признали себя виновным. В суде вы встали, поклялись говорить правду и сказали, что совершили это преступление.      

        – Простой расчет. Мне ничего другого не оставалось. Если бы я не признался и меня осудили бы, доказав мою вину, я получил бы от двадцати пяти лет до пожизненного. А признав вину, я скостил лет семь, если не больше, и получил право на досрочно‑условное освобождение. Я отсижу свой срок. А потом выйду и сделаю все по справедливости. – О’Коннел улыбнулся. – Не совсем то, что вы ожидали услышать?      

        – Я ничего конкретно не ожидал.      

        – Мы предназначены друг для друга, Эшли и я. Ничто не изменилось. То, что я проведу здесь все эти годы, ничего не меняет. Время пройдет, и неизбежное случится. Это неизбежность, судьба – называйте, как хотите, но это будет. Терпения мне хватит. Я выйду отсюда и найду ее.      

        Я кивнул. Этому я верил. Он откинулся на стуле, посмотрел в сторону камеры наблюдения, загасил окурок и, вытащив из кармана рубашки мятую пачку, раскурил еще одну сигарету.      

        – Неистребимая привычка, – сказал он, выпустив дым изо рта. – Говорят, от нее труднее отделаться, чем от пристрастия к героину или крэку. – Он рассмеялся. – Тут прямо наркоманом станешь. – О’Коннел уставился через стол на меня. – А вы когда‑нибудь испытывали непреодолимую тягу к чему‑нибудь или кому‑нибудь?      

        Я ничего не ответил, предоставив ему истолковывать мое молчание по его разумению.      

        – Так знайте, я не убивал своего отца, нет, – произнес он сухо с самодовольной ухмылкой.