|
-- А я всегда готова, -- поднялась Екатерина... В колясочке подъехали к сараю, внутри которого застыл конный монумент Петра I, созданный когда-то Карлом Растрелли по заказу покойной Елизаветы. Памятник отлили, а денег для установки его не нашлось. Екатерина (уточкой, чуть вразвалочку) обошла монумент по кругу, критикуя его нещадно: -- Таких, как этот, уже немало понаставлено в Европе всяким курфюрстам и герцогам... Почему он так спокоен на своем грубом першероне? Характер-то у Петра был горяч! Ему бы рваться на бешеном скакуне, вздыбленном над пропастью. -- Матушка, да где ты в Питере пропасть сыщешь? -- Надо будет, так и скалы появятся... С неудовольствием разглядела римские сандалии царя, лавровый веночек на его пасмурном челе и довершила критику: -- К чему сандалии и латы центуриона? Для Петра это столь же нелепо, как для Юлия Цезаря наши русские лапти и онучи... Истукан хорош, но для нас негоден. Нет уж! Буду писать в Париж самому Дидро, чтобы приискал монументалиста славного... Пусть все заново мастерят. В колясочке Бецкой заговорил, что один-то раз денежки на монумент ухнули, а второй монумент еще дороже станется: -- Парижские мастера -- сквалыги: нагишом нас оставят. -- Это уж моя забота, -- ответила Екатерина. Во дворце ее ожидал Елагин, доложивший, что покупка библиотеки Дидро завершена, деньги за нее ученому уже высланы: -- А теперь позвольте и пенсию ему переслать? Екатерина сказала: -- У запорожцев есть хорошая поговорка: не лезь попсред батьки в пекло. Да, я обещала Дидро пенсию, и пусть Европа шумит об этом на всех перекрестках, а я... могла же я забыть о пенсии! После Елагина вбежала запыхавшаяся Парашка Брюс: -- Като! Я больше не могу так... Подумай, твой Григорий уже какой раз хватает меня за все места, тащит и кусает в губы. -- Послушай, дорогая, -- твердо ответила Екатерина, -- о тебе слава давнишняя, как о дешевеньком кольце, которое каждый может на свой палец надеть. Почему меня никто не хватает, не кусает и никуда не тащит? -- Ах, Като! Сравнила ты себя со мною... С тех пор как турниры кровавые, на которых рыцари убивали друг друга, из обихода Европы повывелись, вместо них возникли праздничные торжества -- карусели... Главным судьей был назначен фельдмаршал Миних; в канун карусели Екатерина указала полицмейстеру Чичерину: -- Смотреть на забавы народу не возбраняется. Но которы в лаптях или заплаты на одеждах имеют, таковых близко к амфитеатру не пущать, без побоев подальше отпихивая. Чичерин загодя вооружил полицию дубинами: -- Побоев простолюдству не учинять, но треснуть палкою можно. Олимпийское спокойствие суть благочиния нашего! Еще с утра улицы заполнили толпы, народ принарядился, пьяных нигде не было, хотя кабаки не закрывались. Зрители по билетам получали доступ в амфитеатр, где главною богиней восседала сама Екатерина-между Минихом и Паниным. |
