|
Фонвизин, держа в руке свиток рукописи, отдыхал. -- Вы устали? -- радушно спросила Екатерина. -- Зачем жалеть-то его? -- буркнул Никита Панин. -- Добро бы он повар был, а писателей на Руси жалеть не пристало... Наконец над пышным великолепием стола прозвучали последние слова пьесы: "Говорят, с совестью жить худо: а я сам теперь узнал, что жить без совести всего на свете хуже". При этом Панин обернулся к Елагину, погрозив ему пальцем: -- Слыхал, Перфильич, что чиновник твой заявляет? -- Удивительно! -- зашумели гости. -- Такую дурищу-бригадиршу пять актов слушаем, и еще давай десять -- не заскучаем... Окрыленный, выбежал Фонвизин в темноту вечернего парка и долго блуждал в одиночестве, среди затихших к ночи фонтанов, где его не поленился разыскать толстяк Никита Панин. -- Покорный ваш слуга! -- сказал вельможа. -- Осмелюсь предречь вам славу вечную и всероссийскую. Вы искусно преподали нравы наши, а ваша бригадирша всем нам родня близкая. Отчего, смею думать, немало вы врагов себе наживете. Но вы, сударь, еще не ведаете, что произвели: вы первую русскую комедию сочинили! Он взял с Фонвизина слово, что "Бригадир" будет прочтен перед цесаревичем Павлом. Колесо славы раскрутилось быстро: не было дома, куда бы не звали Дениса с его комедией, он стал известен вельможам высшего ранга, все его ласкали и баловали. Скоро в городе только и говорили об искусстве Дениса Ивановича, и даже на улице Фонвизину кланялись незнакомые люди, спрашивая: -- Уж не сынок ли вы Ивана Андреевича? Радость-то какова... Помню, навестил я вашего батюшку в Ревизион-коллегии. Принес ему громадную сахарную голову и с этой головой в ножки пал. А ваш батюшка (тоже шутник изрядный!) сказал мне так-то: "Сахарная голова, пусть даже великая, не есть резон для того, чтобы тебе, сукину сыну, Сибири миновать... Мучайся!" Это ли еще не комедия? Хотелось Денису знать -- что будет с ним дальше? В первые дни славы наугад раскрыл он Библию. Вот она -- шестая глава книги Второзакония: "И да будут тебе словеса сия..." "И да накажеши ими сыны твоея..." А вот и старый дом в старом Париже на старой улице Vieelle Estrapade, крики торговок селедками, мучительное блеяние овец, гонимых на скотобойню; здесь (на четвертом этаже) живет человек, о котором полиции известно: "Роста среднего, лицо чистое, очень умен, но крайне опасен". Это Дени Дидро, сын рабочего-ножевщика, неистовый враг церкви и деспотии, торговый агент Екатерины по закупке произведений искусства для столичного Эрмитажа. Русский посол князь Дмитрий Алексеевич Голицын уселся поудобнее и спросил Дидро, где же его библиотека. -- Она выше -- на пятом этаже. -- Не тяжело ли в ваши годы бегать наверх? -- Врачи говорят, что тяжело. |
