|
Пусть мыслит о себе: червь я, и только... Екатерина сделала вывод: "Политика бескровной не бывает". А постылая жизнь в супружестве не радовала. Французский атташе граф д'Аллион докладывал в Версаль: "Великий князь все еще никак не может доказать супруге, что он является мужчиной". Екатерина играла по ночам в куклы, которых не выносила еще в детстве. Иногда Петр ублажал молодую жену партией в карты на воображаемые ценности. Скинув с головы ночной колпак из бурой фланели, он говорил запальчиво, изображая транжиру-богача: -- Вот вам мои сто миллионов. Сколько ставите против? Екатерина водружала на стол туфлю с ноги: -- Ах, дьявол вас побери, до чего надоели мне вы со своими фантазиями... Ставлю башмак -- в триста миллионов! Сразу же после свадьбы Петр признался, что безумно влюблен во фрейлину императрицы Катиньку фон Карр. -- На что вам еще и фрейлина, -- хмыкнула Екатерина, -- если и со своей-то женой вы не знаете, что делать. -- Ты дура... дура, дура! -- закричал Петр, выскочив и приемную, где читал газеты камер-юнкер Девиер, великий князь стал горячо доказывать тому, что Екатерину даже нельзя сравнивать с божественной фрейлиной фон Карр. -- Вы же сами видите, граф, как она уродлива, как она коварна и мстительна. Девиер осмелился благородно возразить. -- Не возражать! -- велел ему Петр. -- Ты тоже дурак... Екатерина хронически не высыпалась. Обормот устраивал на рассветах "развод караулов", передвигая по комнатам тысячные легионы оловянных солдатиков, при этом сонные лакеи, держа в руках листы кровельной жести, разом их встряхивали (дребезжание жести означало салютацию из мнимых пушек). Потом он пристрастился к собакам, разведя в покоях целую свору, дрессируя их шпицрутенами и плетями. "И когда все это кончится?" -- терзалась Екатерина, оглушаемая то грохотом жести, то жалобным воем несчастных животных. Не в силах выносить собачьего визга, однажды она вышла в соседнюю комнату, где и застала такую картину: вниз головой, подвешенная за хвост к потолку, висела жалкая собачонка, а муж сек ее плеткой. Екатерина вырвала из рук мужа хлыст, забросила его к порогу: -- Сударь, неужели вы не способны найти себе дела? -- Хорошо, -- покорился ей Петр, -- тогда я поиграю немножко на скрипке, а ты меня послушай... Как мужу, так и жене абсолютно нечего было делать. С горечью Екатерина призналась Кириллу Разумовскому: -- Ожидание праздника лучше самого праздника... В разговоре с гетманом впервые было произнесено имя Вольтера, оставившее Екатерину постыдно-равнодушной: о Вольтере она ничегошеньки не знала! От страшной скуки она спасалась в чтении романов (пока только романов). Она читала о принцессах настолько нежных и тонкокожих, что когда они пили вино, то было видно, как ярко-красные струи протекают по их горлам, будто через стеклянные трубки. |
