Изменить размер шрифта - +
..
     -- Не опохмелялся еще нынче? -- спросил Маякин с улыбочкой.
     Фома сел на стуле плотнее и с искаженным лицом заговорил:
     -- Папаша крестный!.. Вы умный человек... я уважаю вас за ум...
     -- Спасибо, сынок! --  поклонился Маякин, привстав и опершись  руками о
стол.
     -- Я хочу сказать, что мне уже не двадцать лет... Я не маленький.
     --  Еще бы те!  -- согласился  Маякин. --  Не мал  век ты прожил, что и
говорить! Кабы комар столько время жил -- с курицу бы вырос...
     -- Погодите  шутки  шутить!.. --  предупредил  Фома  и сделал  это  так
спокойно, что Маякина  даже  повело всего  и  морщины  на его лице  тревожно
задрожали.
     -- Вы зачем сюда приехали? -- спросил Фома.
     --  А...  набезобразил ты тут... так  я хочу посмотреть -- много ли? Я,
видишь ли, родственником тебе довожусь... и один я у тебя...
     --  Напрасно вы  беспокоитесь... Вот что,  папаша...  Или вы дайте  мне
полную  волю, или  все  мое  дело берите в свои руки, -- все берите! Все, до
рубля!
     Это вырвалось у  Фомы совершенно неожиданно для него; раньше он никогда
не думал  ничего подобного. Но теперь, сказав крестному эти слова, он  вдруг
понял, что, если б крестный взял у  него имущество, -- он стал бы совершенно
свободным человеком, мог  бы идти,  куда хочется, делать,  что угодно...  До
этой минуты он был опутан чем-то, но не знал своих пут, не умел сорвать их с
себя, а  теперь они сами спадают  с него так легко  и  просто.  В груди  его
вспыхнула тревожная и радостная надежда, он бессвязно бормотал:
     --  Это всего  лучше!  Возьмите все и -- шабаш! А я  -- на  все  четыре
стороны!.. Я этак жить не могу... Точно гири на меня навешаны... Я хочу жить
свободно... чтобы самому все знать...  я буду искать жизнь себе...  А то  --
что  я? Арестант...  Вы  возьмите  все это... к черту все! Какой я купец? Не
люблю я ничего... А так -- ушел бы я от людей... работу какую-нибудь работал
бы... А то вот -- пью я... с бабой связался...
     Маякин смотрел  на  него, внимательно  слушал, и лицо его  было сурово,
неподвижно,  точно  окаменело. Над  ними  носился  трактирный,  глухой  шум,
проходили мимо них какие-то люди, Маякину кланялись, но он  ничего не видал,
упорно  разглядывая  взволнованное лицо крестника,  улыбавшееся  растерянно,
радостно и в то же время жалобно...
     -- Э-эх, ежевика ты моя, кисла ягода! -- вздохнув, сказал он, перебивая
речь Фомы.  -- Заплутался  ты.  Плетешь  -- несуразное...  Надо понять --  с
коньяку ты это или с глупости?
     -- Папаша! -- воскликнул Фома. -- Ведь было так... бросали  все  имение
люди!
     -- Не  при мне было... Не близкие мне люди! -- сказал Маякин строго. --
А то бы я им -- показал!
     -- Многие угодниками стали, как ушли...
     --  Мм...  У меня не  ушли  бы!..  И  зачем я с  тобой серьезно говорю?
Тьфу!..
     -- Папаша! Почему вы не хотите? -- с сердцем воскликнул Фома.
Быстрый переход