|
.. не пожалеет..." -- Если ты серьезно дуришь -- я тоже должен серьезно поступать с тобой... Я отцу твоему дал слово -- поставить тебя на ноги... И я тебя поставлю! Не будешь стоять -- в железо закую... Тогда устоишь... Я знаю -- все это у тебя с перепою... Но ежели ты отцом нажитое озорства ради губить будешь -- я тебя с головой накрою... Колокол солью над тобой... Шутить со мной очень неудобно! Морщины на щеках Маякина поднялись кверху, глазки улыбались из темных мешков насмешливо, холодно. И на лбу у него морщины изобразили какой-то странный узор, поднимаясь до лысины. Непреклонно и безжалостно было его лицо. -- Стало быть -- нет мне ходу? -- угрюмо спросил Фома. -- Запираете вы мне пути? -- Ход есть -- иди! А я тебя направлю... Как раз на свое место придешь... Эта самоуверенность, эта непоколебимая хвастливость взорвали Фому. Засунув руки в карманы, чтобы не ударить старика, он выпрямился на стуле и в упор заговорил, стиснув зубы: -- Что вы все хвалитесь? Чем тебе хвалиться? Сын-то твой где? Дочь-то твоя -- что такое? Эх ты... устроитель жизни! Ну, -- умен ты, -- все знаешь: скажи -- зачем живешь? Не умрешь, что ли? Что ты сделал за жизнь? Чем тебя помянут?.. Морщины Маякина дрогнули и опустились книзу, отчего лицо его приняло болезненное, плачущее выражение. Он открыл рот, но ничего не сказал, глядя на крестника с удивлением, чуть ли не с боязнью. -- Молчать, щенок! -- тихо сказал он. Фома встал со стула, кинул картуз на голову себе и с ненавистью оглядел старика. -- Кутить буду! Все прокучу!.. -- Ладно, -- увидим!.. -- Прощай! Герой!.. -- усмехнулся Фома. -- До скорого свиданья! -- сказал Маякин тихо и как будто задыхаясь. Яков Маякин остался в трактире один. Он сидел за столом и, наклонясь над ним, рисовал на подносе узоры, макая дрожащий палец в пролитый квас. Острая голова его опускалась все ниже над столом, как будто он не мог понять того, что чертил на подносе его сухой палец. На лысине у него блестели капли пота, и, по обыкновению, морщины на щеках вздрагивали частой, тревожной дрожью... Поманив кивком головы полового, Яков Тарасович спросил его особенно внушительно: -- Что с меня следует? X. До ссоры с Маякиным Фома кутил от скуки, полуравнодушно, -- теперь он загулял с озлоблением, почти с отчаянием, полный мстительного чувства и какой-то дерзости в отношении к людям, -- дерзости, порою удивлявшей и его самого. Он видел, что люди, окружавшие его, трезвые -- несчастны и глупы, пьяные -- противны и еще более глупы. Никто из них не возбуждал в нем интереса; он даже не спрашивал их имен, забывал, когда и где знакомился с ними, и всегда чувствовал желание сказать и сделать что-нибудь обидное для них. |
