|
Левая его рука, худая и тонкая, то крепко потирала лоб, то делала в воздухе какие-то непонятные знаки; босые ноги шаркали по полу, на шее трепетала какая-то жила, и даже уши его двигались. Когда его лицо обращалось к Фоме -- Фома видел тонкие губы, что-то шептавшие, острый нос, редкие усики; эти усики прыгали вверх каждый раз, когда человечек улыбался... Лицо у него было желтое, морщинистое, и черные, живые, блестящие глазки казались чужими на нем. Устав смотреть на него, Фома стал медленно водить глазами по комнате. На большие гвозди, вбитые в ее стены, были воткнуты пучки газет, отчего казалось, что стены покрыты опухолями. Потолок был оклеен когда-то белой бумагой; она вздулась пузырями, полопалась, отстала и висела грязными клочьями; на полу валялось платье, сапоги, книги, рваная бумага... Вся комната производила такое впечатление, точно ее ошпарили кипятком. Человечек бросил перо, наклонился над столом, бойко забарабанил по краю его пальцами рук и тихонько слабеньким голоском запел: Бе-ери барабан -- и не бойся! Це-луй маркитантку звучней! Вот смысл глубочайший науки, Вот смысл философии все-ей! Фома тяжело вздохнул и сказал: -- Зельтерской бы выпить... -- Ага! -- воскликнул человечек и, спрыгнув со стула, очутился у дивана, на котором лежал Фома. -- Здорово, товарищ! Зельтерской? С коньяком или просто? -- -- Лучше с коньяком... -- сказал Фома, пожимая протянутую ему сухую и горячую руку и пристально всматриваясь в лицо человечка... -- Егоровна! -- крикнул тот к двери и, обратясь к Фоме, спросил: -- Не узнаешь, Фома Игнатьевич? -- Помню... что-то... будто встречались... -- Четыре года продолжалась эта встреча... но это давно было! Ежов... -- Господи! -- воскликнул Фома с изумлением, привстав на диване. -- Да разве это ты? -- Я, брат, сам порой не верю в это, но факт -- есть нечто такое, от чего сомнение отскакивает, как резиновый мяч от железа... Лицо Ежова смешно исказилось, и руки для чего-то начали ощупывать грудь. -- Н-ну-у! -- протянул Фома. -- Вот так постарел ты! Сколько ж тебе лет-то? -- Тридцать... -- А -- как пятьдесят... сухой, желтый!.. Видно, не сладко жил? Фоме было жалко видеть веселого и бойкого школьного товарища таким изношенным, живущим в этой конуре. Он смотрел на него, грустно мигал глазами и видел, как лицо Ежова подергивается, а глазки пылают раздражением. Ежов откупоривал бутылку с водой и, занятый этим, молчал, сжав бутылку коленями и тщетно напрягаясь, чтобы вытащить из нее пробку. И это его бессилие тоже трогало Фому. -- Н-да, обсосала тебя жизнь-то... А учился... -- задумчиво говорил он. -- Пей! -- сказал Ежов, даже побледневший от усталости, подавая ему стакан. |
