|
В задумчивости -- только лицо его становилось неподвижным, -- все морщинки на нем собирались около глаз и окружали их как бы лучами, а глаза от этого уходили глубже под лоб... -- Н-да, я, брат, кое-что видел... -- заговорил он, встряхивая головой. -- И знаю я, пожалуй, больше, чем мне следует знать, а знать больше, чем нужно, так же вредно для человека, как и не знать того, что необходимо. Рассказать тебе, как я жил? Попробую. Никогда никому не рассказывал о себе... потому что ни в ком не возбуждал интереса... Преобидно жить на свете, не возбуждая в людях интереса к себе!.. -- Уж я по лицу да и по всему вижу, что нехорошо тебе жилось! -- сказал Фома, чувствуя удовольствие от того, что и товарищу жизнь не сладка. Ежов залпом выпил свой чай, швырнул стакан на блюдце, поставил ноги на край стула и, обняв колени руками, положил на них подбородок. В этой позе, маленький и гибкий, как резина, он заговорил: -- Студент Сачков, бывший мой учитель, а ныне доктор медицины, винтер и холоп, говорил мне, бывало, когда я хорошо выучу урок: "Молодец, Коля! Ты способный мальчик. Мы, разночинцы, бедные люди, с заднего двора жизни, должны учиться и учиться, чтобы стать впереди всех... Россия нуждается в умных и честных людях, старайся быть таким, и ты будешь хозяином своей судьбы, полезным членом общества. На нас, разночинцах, покоятся теперь лучшие надежды страны, мы призваны внести в нее свет, правду..." И так далее. Я ему, скотине, верил... И вот с той поры прошло около двадцати лет -- разночинцы, выросли, но ума не вынесли и света в жизнь не внесли. Россия по-прежнему страдает своей хронической болезнью -- избытком мерзавцев, и мы, разночинцы, с удовольствием пополняем собой их толпы. Мой учитель, повторяю, -- лакей, безличное и безмолвное существо, которому городской голова приказывает, а я -- паяц на службе обществу. Меня, брат, здесь в городе преследует слава... Иду по улице и слышу -- извозчик говорит своему товарищу: "Вон Ежов идет! Здорово лается, едят его мухи!" Н-да! Этого тоже достичь надо... Лицо Ежова сморщилось в едкую гримасу, он беззвучно, одними губами, засмеялся. Фоме была непонятна его речь, и он, чтоб сказать что-нибудь, сказал наобум: -- Не туда, значит, попал, куда метил... -- Да, я думал, что вырасту покрупнее... И вырос бы! Фельетонист вскочил со стула и забегал по комнате, с визгом восклицая: -- Но, чтоб сохранить себя цельным для жизни, -- нужны огромные силы! Они были... Была у меня гибкость, ловкость... я все это прожил для того, чтоб научиться чему-то... что теперь совсем не нужно мне. Я и многие со мной -- ограбили сами себя ради того, чтобы скопить что-то для жизни... Подумай, -- желая сделать из себя человека ценного, я всячески обесценивал свою личность... Чтобы учиться и не издохнуть с голода, я шесть лет кряду обучал грамоте каких-то болванов и перенес массу мерзостей со стороны разных папаш и мамаш, без всякого стеснения унижавших меня. |
