|
.. -- Ловко! -- восклицал он, улавливая какую-нибудь отдельную фразу. -- Здорово пущено! То и дело пред ним мелькали знакомые фамилии купцов и именитых горожан, которых Ежов язвил то смело и резко, то почтительно, тонким, как игла, жалом. Одобрения Фомы и его горящие удовольствием глаза вдохновляли Ежова еще более, он все громче выл и рычал, то в изнеможении падая на диван, то снова вскакивая и подбегая к Фоме. -- Ну-ка, про меня прочитай! -- вскричал Фома. Ежов порылся в груде газет, вырвал из нее лист и, взяв его в обе руки, встал перед Фомой, широко расставив ноги, а Фома развалился в кресле с продавленным сиденьем и слушал, улыбаясь. Заметка о Фоме начиналась описанием кутежа на плотах, и Фома при чтении ее стал чувствовать, что некоторые отдельные слова покусывают его, как комары. Лицо у него стало серьезнее, он наклонил голову и угрюмо молчал. А комаров становилось все больше... -- Уж очень ты разошелся! -- сказал он, наконец, смущенно и недовольно. -- Ведь одним тем, что опозорить человека умеешь, перед богом не выслужишься... -- Молчи! Подожди! -- кратко бросил ему Ежов и продолжал чтение. Установив в своей статье, что купец в деле творчества безобразий и скандалов несомненно возвышается над представителями других сословий, Ежов спрашивал: -- отчего это? -- и отвечал: "Мне кажется, что эта склонность к диким выходкам вытекает из недостатка культуры постольку же, поскольку обусловлена избытком энергии и бездельем. Не может быть сомненья в том, что наше купечество -- за малыми исключениями -- сословие наиболее богатое здоровьем и в то же время наименее трудящееся..." -- Вот это верно-о! -- воскликнул Фома, ударив кулаком по столу. -- Это так! У меня силы -- на быка, а работы -- на воробья... "Куда же девать купцу свою энергию? На бирже ее много не истратишь, и вот он расточает избыток мускульного капитала в кабаках на кутежи, не имея представления об иных, более продуктивных и ценных для жизни пунктах приложения силы. Он -- еще зверь, а жизнь для него уже стала клеткой, и ему тесно в ней при его добром здоровье и склонности к широкому размаху. Стесненный культурой, он нет-нет да и надебоширит. Купеческий дебош -- всегда бунт пленного зверя. Разумеется -- это дурно... Но -- ах! -- будет еще хуже, когда этот зверь к своей силе прикопит немножко ума и дисциплинирует ее! Поверьте -- он и тогда не перестанет производить скандалы, но -- это уже будут исторические события. Избави нас, боже, от таких событий! Ибо они проистекут из стремления купца ко власти, их целью будет всемогущество одного сословия и -- не постеснится купец в средствах ради этой цели..." -- Ну, что скажешь, -- верно? -- спросил Ежов, дочитав газету и бросая ее в сторону. |
