|
.. Эти несчастные люди именуются людьми твердыми духом, людьми принципов и убеждений... и никто не хочет заметить, что убеждения для них -- только штаны, которыми они прикрывают нищенскую наготу своих душ. На узких лбах таких людей всегда сияет всем известная надпись: "спокойствие и умеренность", -- фальшивая надпись! Потри лбы их твердой рукой, и ты увидишь истинную вывеску, -- на ней изображено: "ограниченность и туподушие"!.. -- Сколько видел я таких людей! -- с гневом и ужасом вскричал Ежов. -- Сколько развелось этих мелочных лавочек! В них найдешь и коленкор для саванов и деготь, леденцы и буру для истребления тараканов, -- но не отыщешь ничего свежего, горячего, ничего здорового! К ним приходишь с больной душой, истомленный одиночеством, -- приходишь с жаждой услышать что-нибудь живое... Они предлагают тебе какую-то теплую жвачку, пережеванные ими книжные мысли, прокисшие от старости... И всегда эти сухие и жесткие мысли настолько мизерны, что для выражения их потребно огромное количество звонких и пустых слов. Когда такой человек говорит, мне кажется: вот сытая, но опоенная кляча, увешанная бубенчиками, -- везет воз мусора за город и -- несчастная! -- довольна своей судьбой... -- Тоже, значит, лишние люди... -- сказал Фома. Ежов остановился против него и с едкой улыбкой на губах сказал: -- Нет, они не лишние, о нет! Они существуют для образца -- для указания, чем я не должен быть. Собственно говоря -- место им в анатомических музеях, там, где хранятся всевозможные уроды, различные болезненные уклонения от гармоничного... В жизни, брат, ничего нет лишнего... в ней даже я нужен! Только те люди, у которых в груди на месте умершего сердца -- огромный нарыв мерзейшего самообожания, -- только они -- лишние... но и они нужны, хотя бы для того, чтобы я мог излить на них мою ненависть... Весь день, вплоть до вечера, кипятился Ежов, изрыгая хулу на людей, ненавистных ему, и его речи заражали Фому своим злым пылом, -- заражали, вызывая у парня боевое чувство. Но порой в нем вспыхивало недоверие к Ежову, и однажды он прямо спросил его: -- Ну... а в глаза людям можешь ты так говорить? -- При всяком удобном случае... И каждое воскресенье -- в газете... Хочешь -- почитаю? Не дожидаясь ответа Фомы, он сорвал со стены несколько листов газеты и, продолжая бегать по комнате, стал читать ему. Он рычал, взвизгивал, смеялся, оскаливал зубы и был похож на злую собаку, которая рвется с цепи в бессильной ярости. Не улавливая мысли в творениях товарища, Фома чувствовал их дерзкую смелость, ядовитую насмешку, горячую злобу, и ему было так приятно, точно его в жаркой бане вениками парили... -- Ловко! -- восклицал он, улавливая какую-нибудь отдельную фразу. |
