|
Впрочем, подпономарь нашего аббатства дал мне одну молитву, - она охраняет человека от всякого огнестрельного оружия, только мне-то она ни к чему, потому как я в нее вот настолько не верю. А уж этой самой перекладиной я наделаю дел! Клянусь богом, задай кто из вас стрекача, так пусть меня черт возьмет, ежели я не сделаю его вместо себя монахом и не наряжу в свою рясу, - ряса ведь помогает от трусости. Слыхали, вы когда-нибудь про борзого кобеля господина де Мерля? Как охотничья собака, он сплоховал, а хозяин накинул на него рясу. Клянусь телом Христовым, с тех пор он уж не упустил ни лисы, ни зайца, и это еще что: он покрыл всех сучек в околотке, а ведь прежде он был по этой части слаб, _de frigidis et maleficiatis_ {1}. Брат Жан в сердцах произносил эти слова, как раз когда он, держа путь к Соле, проезжал под ореховым деревом, и тут забрало его шлема зацепилось за обломленный край толстого сука. Невзирая на это обстоятельство, монах изо всех сил пришпорил коня, конь же его не выносил шпор: он скакнул вперед, монах, силясь отцепить забрало, выпустил поводья и ухватился рукой за сук, а в это время конь из-под него вырвался. Монах вследствие этого повис на дереве и стал звать на помощь, кричать "караул" и всех обвинять в измене. Эвдемон заметил его первый и обратился к Гаргантюа: - Государь, посмотрите поближе на этого висящего Авессалома! {2} Гаргантюа подъехал и, увидев, какое положение принял монах и как именно он повис, сказал Эвдемону: - Сравнив его с Авессаломом, вы отступили от истины. Авессалом запутался волосами, а у монаха голова бритая, и его держат уши. - Помогите же мне, черт бы вас всех побрал! - кричал монах. - Нашли время лясы точить! Вы вроде проповедников-декреталистов, которые говорят, что ежели нашему ближнему грозит смертельная опасность, то мы под страхом троекратного отлучения должны прежде убедить его исповедаться и восприять благодать, а потом уже оказывать ему помощь. Ну, так когда кто-нибудь из этих проповедников упадет на моих глазах в воду и станет тонуть, я, вместо того чтобы броситься к нему и протянуть руку, прочту ему длиннющую проповедь de contemptu mundi et fuga seculi {3}, а когда уж он совсем застынет, тут только я его вытащу. - Не дрыгай ногами, душенька, - сказал Гимнаст, - я тебя сейчас сниму, уж очень ты милый _monachus_: Monachus in claustro Non valet ova duo; Sed quando est extra, Bene valet triginta {4}. |
