|
351
Те, кто грешил в раю земном, но грех судил в других, в аду разжеванным гавном плюют в себя самих.
352
Боюсь, что в ежедневной суматохе, где занят и размерен каждый час, величие вершащейся эпохи неслышно и невидимо для нас.
353
Легко найти, душой не дорожа, похожести зверинца и тюрьмы, но в нашем зоопарке сторожа куда зверообразнее, чем мы.
354
Я много лет себе же самому пишу, хочу сказать, напоминаю: столь занят я собой лишь потому, что темы интересней я не знаю.
355
Неважно, что хожу я в простачках и жизнь моя сумятицей заверчена: душа моя давно уже в очках, морщиниста, суха и недоверчива.
356
Проворны и успешливы во многом, постигшие и цены, и размерность, евреи торговали даже с Богом, продав Ему сомнительную верность.
357
Посажен в почву, как морковка, я к ней привык уже вполне, моей морали перековка нужна кому-то, но не мне.
358
О счастье жить под общим знаменем я только слышал и читал, поскольку всем земным слияниям весь век любовь предпочитал.
359
Здесь мысли о новом потопе назойливы, как наваждение: в подвале гниющих утопий заметней его зарождение.
360
Столько бы вина моя ни весила на весах у Страшного Суда, лучше мне при жизни будет весело, нежели неведомо когда.
361
Все меньше находок и больше потерь, устала фартить моя карта, и часто мне кажется странным теперь, что столько осталось азарта.
362
Вдыхаю день за днем тюремный яд и впитываю тлена запах прелый; конечно, испытания взрослят, но я прекрасно жил и недозрелый.
363
Страшнее всего в этой песенке, что здесь не засовы пудовые, а нас охраняют ровесники, на все по приказу готовые.
364
Что нас ведет предназначение, я понял в келье уголовной: душе явилось облегчение и чувство жизни полнокровной.
365
Остаться неизменным я пытаюсь, я прежнего себя в себе храню, но реже за огонь теперь хватаюсь, и сдержанней влечение к огню.
366
Прекрасный сказочный мотив звучит вокруг на каждой лире, и по душе нам этот миф, что мир возможен в этом мире. |
