– Как здоровье? – спросил Костя.

– Все в порядке.

Алексей Сергеевич понимал: Костя, разумеется, огорчен за него, но все таки главное, что волнует его, – придет ли он, его шеф и учитель, на защиту диссертации, и он сказал, глядя Косте в глаза:

– Я обязательно приду на защиту, как говорили. Можешь не беспокоиться!

Костя заметно приободрился и стал рассказывать о том, что он собирается, если все будет хорошо, взять отпуск и отправиться в Бакуриани, походить на лыжах: вот вот установится зима, по его мнению, этой зимой будет много снега, и он, само собой, постарается взять свое. Ведь всю прошлую зиму сидел над диссертацией и ни разу, ни одного дня не сумел выбрать, чтобы походить на лыжах.

«И этот тоже полон собой, своими делами, – думал Алексей Сергеевич, слушая Костю. – Ради приличия, из вежливости, он спросил о моем здоровье и вот уже и не помнит о том, что я болен, он хочет, чтобы я пришел на его защиту, хочет успешно защитить диссертацию и поехать в отпуск. И это все, что ему нужно от меня».

– Однако, – сказал Костя, взглянув на часы, – я обещал еще зайти к главному. – Кивнул Алексею Сергеевичу и выбежал из кабинета.

Пекарников лежал на своей койке, далеко от окна, – подушки подняты, ноги покрыты вторым одеялом – боялся простуды. Он с аппетитом ел яблоко и что то рассказывал Сереже Фогелю, должно быть о том, как он себя чувствовал ночью и как чувствует себя теперь.

Увидев Алексея Сергеевича, Пекарников остановился на полуслове, но тут же опомнился.

– Доктор, – почти запел он, пытаясь прожевать яблоко, – наконец то! А мы то думали, что вы скрылись и не покажетесь больше.

– А я – вот он, – сказал Алексей Сергеевич.

Откинув простыню, он присел на край постели, вглядываясь в лицо Пекарникова: он не успел задать ни одного вопроса, потому что Пекарников тут же начал подробно докладывать о своем состоянии, не пропуская ничего – ни головной боли, внезапно охватившей его вчера вечером, ни колебаний температуры от двух до четырех десятых, ни возбужденного пульса с частыми выпадениями.

Наконец Пекарников исчерпал запас наблюдений над самим собой, спросил деловито:

– Когда назначаете операцию?

– Надо подумать, – ответил Алексей Сергеевич. Пекарников озабоченно догрызал яблоко. Он боялся, что перегнул малость со своими ощущениями и тем самым напугал врача.

– Сегодня утром у меня была нормальная температура, – сказал он. – Тридцать шесть и четыре.

– Три раза мерил, – вмешался Сережа Фогель, – каждые полчаса требует у сестры термометр, – и незаметно подмигнул. Но лицо Алексея Сергеевича оставалось сосредоточенным.

– Стало быть, начнем, пожалуй, готовиться. Сегодня пришлю к вам анестезиолога и терапевта.

– У меня все анализы сделаны, – сказал Пекарников.

– Я знаю.

Пекарников лег ниже, с привычной сноровкой задрал рубашку по горло.

– Будете смотреть?

– Как водится.

Он ощупал живот Пекарникова. Тот лежал не шелохнувшись, глаза блаженно закрыты.

Осмотрев его, Алексей Сергеевич пересел на койку Сережи.

– Что у вас слышно, Сережа?

Но Сережа ничего не ответил, потому что Пекарников перебил его:

– Я забыл сказать, что у меня некоторое нарушение желудочно кишечного тракта…

Сережа прыснул в подушку.

– Я же сказал, – невозмутимо произнес Алексей Сергеевич, – сегодня займемся вами.

Потом он прошел в палату, где лежали другие его больные, потом – к старшей сестре, вызвал к Пекарникову терапевта и анестезиолога.

Затем поднялся к Марии Карловне посмотреть рентгеновские снимки больных и после еще разыскал Костю Яковлева, чтобы договориться о предстоящей через два или три дня операции.