Очень вовремя вернулся домой Пчёлко. Ни на день не опоздал. Да только зря. Наверное, вина было выпито на радостях слишком много. Или это дорога вымотала последние силы воина. Но, когда подступила ночью беда к воротам межицкой усадьбы, не встал у нее на пути воин Пчёлко с саблей в руке. Не услышал, как сначала зашлись лаем, а потом захлебнулись хрипом сторожевые псы. Не слышал, как тихо повернулись на смазанных петлях ворота и хлынули во двор чужие. И как побили немногих, осмелившихся встать на пути чужаков. Спал Пчёлко. Так крепко спал, что не услышал даже, как закричала боярышня. Даже когда толкнули его в горло острием собственной сабли, не проснулся воин Пчёлко, лишь похрапывать перестал.

    Глава восьмая

    Богумилы

    - Что личико воротишь, госпожа межицкая? Страшно узреть деяния диавола?

    - Вонь от тебя, еретик - как от дохлого пса... - Людомила хотела бросить эти слова в закрытое маской лицо «праведного» дерзко и яростно, но голос подвел, сорвался, вместо звонкой отповеди получился жалкий сип.

    - А-ха-ха! - развеселился «праведный». - Нам хула не в диковинку, боярышня. То бес в тебе вопиет, да куда ему против истины! Ничего, беса сего мы обратаем. Седмицы не минет - будешь мне гузно лизать!

    «Праведный» ростом мал, под рваной рубахой - тощее тельце, бородка жидкая, пегая... Но голос зычный, как у воеводы.

    - Быть тебе на колу... - шепчет Людомила. Ей больно, страшно и стыдно: простоволосой, босой, в одном исподнем - перед озверелым мужичьем.

    Врасплох взяли Межич богумилы. В дом вошли без звука (впустил кто-то из челяди), Людомилу прямо из постели вытащили... Выволокли во двор, а там уже полно чужих. Шарят по клетям, по сараям, тащат добычу... У стены конюшни - кучей трупы. Даже холстом не прикрыли, еретики проклятые. А посреди всего этого содома, в отцовом, вытащенном из дома кресле - «праведный». Сидит важно, как болярин. Рядом - две девки незнакомые. Одна чашку с маслом оливковым держит, другая - с вином. «Праведный» жрет хлеб. Мяса они не употребляют: по их еретической вере животных убивать не положено. Даже курицу задушить - грех. Курицу - грех, а человека, значит, можно...

    Жрет «праведный». Хлеб то в вино окунет, то в масло. Глаза в прорезях маски - хитрые, подлые...

    - Что, госпожа межицкая, ужель не рада?

    Держат Аюдомилу два мужика. Рожи брезгливые, словно не боярышню держат, а лягуху склизкую. Ну да, по их вере женщина - сосуд с грехом.

    А невинная девица - особая мерзость, потому что - видимость лживой чистоты. А по их вере все в жизни - грязь. И грязь эта должна быть явной. Потому велят еретикам их дьяволы-пастыри в самом грязном паскудстве жить: в блуде сатанинском, в грехе свальном. Ибо чем грязнее человек, тем слабее его связь с этим миром, а душа, следовательно, ближе к освобождению.

    Все это Людомила от другого «праведного» слышала. Успел кое-что наболтать, отродье бесово, пока Пчёлко его не зарубил.

    Пчёлко, Пчёлко... Где ты, верный друг?

    Людомила поглядывала на трупы у конюшни, пытаясь разглядеть: нет ли среди мертых тела ее управляющего. Если Пчёлко сумел уйти, есть надежда...

    - Холопа своего высматриваешь? - догадался «праведный». - Там не ищи. Не пришел еще твой холоп к освобождению. И долог будет его путь. Эй, кликните Пижму, пусть тащит сюда нечистую тварь, управляющего здешнего!

    - Нету Пижмы, праведный, - пробасил один из державших Людомилу.