|
За мной, естественно, погоня,слышу за спиной: "Не стреляй, не стреляй!", и истошное,начальственное: "Догна-а-ать! Утонет, гад!.." А я, не чуя ног, бегу ислышу вдруг: "Провалился, гад!" – и далее плевки и матерщина, и вродене бегут дальше. А я, как снаряд, в ворота бухнулся, вот в эти, под нами, идавай колотить ногами и руками; открывает мне тот же старичок, что и вам, яломлюсь сквозь него, с ног сбил, вбежал и – растерялся, не знаю, что и делатьдальше; старичок поднялся, вижу – спокоен, улыбается, на стене некто штатскийстоит, яблоко грызет и вдаль глядит. "Не пугайтесь, – говорит старичокмне, – мы для сих врагов Христовых невидимы, вы в надежном убежище..."Вот. Так и я оказался здесь.
– Однако что же этозначит?.. – сказал поручик. – Я реалист, знаете ли. – Ну а раз вы реалист идоверяете своим чувствам, то вот она реальность, вон они и вот мы, и они нас невидят и не слышат. Вот! А вы небось о прорыве сейчас подумали? Я тоже поначалудумал, но прорываться тут некуда. Арсенальчик тут есть небольшой... Но пулипропадают куда-то, я прицельно из трехлинейки как раз вот отсюда стрелял, астреляю я сносно, так будто холостыми... Можно, конечно, налеты на них делать иисчезать как призраки, но монахи против, отец Спиридон не благословляет. – Почему? – На пролитие кровиотсюда выходить не должны – так отец Спиридон говорит. – Да ее уже столькопролито. Не мы ее лить начали! Что ж, терпеть их, что ли? Здесь отсиживаться?Доколе? – Простите, АлександрДмитрия, получилось – подзуживал я вас, оставьте пока ваши воинственные мысли.Час назад вы через лес от пуль бежали и уж наверняка с жизнью распрощались. Ивот теперь вы чудом живы. Остыньте. Кто его знает, как еще тут сложится. – Что вы имеете в виду? – Да невидимками-то мыдля них не вечно будем. Монахи говорят, что как отец Спиридон умрет, так и чудокончится. А он, в общем-то, плох. Ему, говорят, под сто лет. А может быть и засто. – Интересно, как ониотреагируют, когда среди их стана монастырь из воздуха появится... – Да уж долго созерцатьне будут. – Так, может, и не ждатьтого времени, может, просочимся как-нибудь? – Некуда просачиваться,я уже сказал. Да и незачем. А ждать не надо, жить надо, ничего не ожидая. Эк выгрозно глянули, поручик. – Нет, вашепревосходительство, что вы! – Да чего уж там"нет". Да, скажу вам, воинственный пыл тут у меня спал. Даже нет, нето... Вот выйдешь на стену, глянешь на галденье вон там новых властителей... – Они еще не властители! – Не перебивайте попустякам, Александр Дмитрич, увы! – они властители, правде надо смотреть вглаза, здесь эта правда особо чувствуется... Вы, небось, сейчас подумали, чтоуж если командиры так расслабились, значит – армии конец. Да, конец. Ей давноконец. Драться нужно было, но все мы были обречены... тогда уже стали обречены,когда отречение свершилось, когда мы, люди русские, от помазанника Божия, азначит и от Бога отреклись. Так мне отец Спиридон сказал, и теперь я верю, чтоэто так. – Так зачем же тогдавообще драться, коли обречены? – Мой вопрос. Я тожеспрашивал. "А затем, чтоб малым страданьем сим у Бога прощениеполучить", – так сказал отец Спиридон. Да... Так вот, глянешь туда, –полковник махнул рукой в сторону деревни, – и так вдруг сердце защемит... аж вслезы!.. и какая-то странная смесь на душе тоски и умиротворенности, да-да,именно тоски и умиротворенности. Не смогу я вам объяснить, поручик... стою ведья... мы с вами вот сейчас стоим!.. под явным покровом Божьим... стою во плоти,не во сне, гляжу на врага, невидим и неощутим для него, и враг этот, – враг жемоего Бога, распростершего надо мной Свой покров невидимости и... никакойвраждебности к врагу этому, никакого желания бить его не чувствую. |
