– Пусть нас бьют?

Полковник вроде мимоушей пропустил эту реплику-вопрос и задумчиво продолжал:

– Я обо всей своеймешанине, страшной, душевной, спрашивал у отца Спиридона, и он сказал мне, чтоу меня жалость к погибающим.

– Вон к тем, что ли?

– Да, и к тем. И к себе.Ибо спасение мое весьма проблематично, как сказал бы профессор Карелин, – выеще познакомитесь с ним... И к вам, хоть и не знал я вас до сегодняшнего дня, ик тем, кто рядом с вами сражался, и к тем, кто сражался против вас, а значит, ипротив меня... Так мне все это объяснил отец Спиридон и добавил, что как толькооборю я в себе ненависть к этим, – полковник кивнул в сторону деревни, – так итоска исчезнет, одна умиротворенность останется. Я ему говорю: "Отче, я немонах, я – воин". А он отвечает: "Ты – монах (я, значит), а полковникты по недоразумению". Вот... А ведь жизнь уже прожил, и всю жизнь – вмундире. И выходит не жизнь, а недоразумение.

– Да мало ли что оннаговорит! – запальчиво воскликнул поручик.

Полковник улыбнулся. Онположил руку на плечо Дронова и, глядя ему прямо в глаза, сказал:

– Александр Дмитрич, то,что говорит чудотворец, вас от смерти спасший, является истиной непреложной.Если, конечно, вы реалист, коим себя объявили.

– Вообще-то оторопьберет от всего этого, – сказал Дронов, оглядывая монастырь, небо и окрестности,кишмя кишевшие красными, которые не видели ни монастыря, ни поручика Дронова настене.

– Но ведь этоневозможно, черт подери! Невозможно! – и Дронов прямо-таки отчаянно взмахнулруками, будто что-то стряхивая с них.

– Однако странный выреалист, – сказал полковник, – вы так выкрикиваете "невозможно",словно поддержки у кого-то просите, словно легче вам станет, если вам скажут –да, невозможно, обман зрения. А ведь и вправду обман зрения, а? У тех вон... Выверите в Бога, поручик?

– Да как вам сказать...

– Благодарю вас, вы какраз все сказали. Когда меня тот старичок, что мне и вам двери открывал, вот таквот спросил, я ему точно так же тогда ответил, как вот вы сейчас. Эх, АлександрДмитрич, а быть может, для нас с вами вся эта смута, усобица подлая для тоготолько, чтобы, на этой стене стоя и видя проявление силы Божьей, поверили б мынаконец в Него, а?

Ударил колокол. Дроноввздрогнул всем телом, страх моментально пронзил его – сейчас всколыхнется всяэта красная орда, услышав гул, узрит их остров спасения, узрит и поручикаДронова на стене и – попрет сюда. И уже никакое чудо не спасет... Но всеосталось как было. Никого не всколыхнул колокольный звон, а ведь могуче звонилколокол, верст на двадцать кругом слышно быть должно. Дронов огляделся еще раз.Полковника на стене уже не было, зато шагах в двадцати, на стене же, стоял ивдаль глядел другой человек, в сюртуке, черноволосый, лет под сорок.

– Ага! Вы новенький! –сказал громко человек, повернувши к Дронову свою голову. – Вводную беседупровел уже наш стратег? Ну как вам здесь?

Последний вопрос человекзадал, будучи уже рядом с Дроновым и глядя ему в глаза с интересом, изучающе,серьезно и напряженно, как ребенок разглядывает незнакомую вещь. – Мне здесьхорошо, – ответил Дронов, – вот смотрю и не могу привыкнуть...

– К этому невозможнопривыкнуть, – быстро перебил человек. – А мне здесь плохо. – Напряженность вовзгляде человека усилилась, он еще более приблизил свои глаза к лицу поручика.

– Плохо? – поручик чутьотступил.