Асфальтовый каток плюнул облаком пепла из бочонка газогенератора, душераздирающе стуканул цилиндром и встал.

– Каток ваще сломался, босс! – Чернокожая дёрнула за рычаг подачи, стравила из бака газ и встала над шипящим и потрескивающим трупом в очередной раз убитой машины. – Готово, босс!

В ржавой выхлопной трубе укоризненно горела сажа.

– Светка, коза ты безрогая, за уши тебя на хрен с васаби вперехлёст! – Борух, переваливаясь как пингвин, заспешил к месту аварии. – Чтоб тебя кривым поленом в колючей проволоке драли поперёк! Наш последний исправный каток!

Полностью имя Рассветной Сестры, Глодающей Лица Врагов насчитывало слогов эдак сорок и столько «ё» и «ы», что Борух не мог выговорить его даже под страхом расстрела. Но стоит отдать ей должное, остроухая вполне откликалась на Светку, понимала человеческую речь, всё же согласилась ходить на люди хотя бы в шортах от имперской тропической формы, а при должном присмотре даже могла кое-как рулить строительной техникой.

Десяток покорных ей самцов повиновался каждому слову тощей ненасытной госпожи и мог бесконечно ковырять землю мотыгами и носить тяжести по её приказам – с поправкой на постоянный недокорм и малосильность дистрофической команды чернокожих аборигенов.

Борух подозревал, что нормально – а точнее, хоть сколько-то регулярно – жрать эти доходяги стали только с момента заезда на остров первого, имперского ещё гарнизона.

С началом войны любая местная торговля, разумеется, встала. Немногочисленные тримараны утренних и вечерних племён аборигенов немедленно перешли на снабжение контрабандой имперцев с конфедератами, а про своих бедных родственников вспоминали очень сильно от случая к случаю.

Глава семейки всеми забытых парий ради галлона риса и пары банок консервов соглашалась на что угодно – даже учиться и работать. К сожалению, даже так она всё равно оставалась типичной островитянкой.

– Успели, босс, – радостно сказала она в лицо подковылявшему Боруху. – Теперь не сядет.

– Кто не сядет? – опешил Борух.

– Слушай, босс. – Светка дёрнула остроконечными локаторами ушей и вытянула палец над всё ещё горячим трупом катка. – Воздух, босс.

В отдалении и вправду слышалось характерное жужжание.

– Воздух? – Борух судорожно рванул с груди окопный свисток, побагровев от натуги, выдал тревожный сигнал и зашарил на поясе в поисках ракетницы. Та опять сползла на бегу невесть куда вместе с пряжкой ремня, так что отыскал её он далеко не сразу.

– Зелёную, белую, зелёную в направлении заката, босс. – Светка, как и не слыша воздушной тревоги, разлеглась на тёплом капоте и целилась босой пяткой в залитое вечерним розовым небо. – Этот ваш, босс.

– С хрена ли тут наш? – подозрительно спросил Борух.

– Имперцы гудят не так, босс. – Уши аборигенки подёргивались. – Больной. Скоро помрёт. А мы всё загородили. Не трать огонёчки, босс. Опять горелый мусор до утра таскать…

Борух в каком-то оцепенении смотрел, как серебристо-чёрный, в грязи, пулевых отметинах и следах недолгого пожара самолёт из крохотной мошки превращается в незнакомую боевую машину с отметками флота на крыльях и корпусе.

По-хорошему, требовалось уже вовсю играть пожарную тревогу, но сила момента победила. Самолёт выпустил шасси, разметал в щепки один из ящиков заградительной стены, как-то по-крабьи ушёл в сторону под напором бокового сноса, дал крен, с захлёбывающимся рёвом двигателя обогнул каток – Светка только уши к черепу прижала – и коснулся резиной металла чуть дальше, уже за поставленным на полосе грейдером.