— Просим, просим в нашу скромную обитель. Всегда рады приветствовать дорогих гостей! Извините, если что придется не по вкусу, мы ведь не из такого общества, чтобы суметь угодить высокоуважаемым господам из Петербурга.

— Отец Иннокентий, да разве мы в гости к вам? Мы обеспокоены делом, которое вы состряпали здесь, в Балте, — зарокотал Балабуха.

Сухопарый Тарнавцев со строгим видом поддержал своего товарища.

— Отец Иннокентий, нас послали сюда проверить жизнь в Балтской обители и соблюдение веры иноками. Поэтому будьте добры рассказать нам, что здесь и как.

— Да что я могу, грешный, рассказать, если вам уже все известно из уст нашего викарного? Он за нами присматривает, он и отчет давать должен. Мы люди маленькие, делаем, как велит святая церковь и наши отцы праведные. А впрочем, и от себя стараемся. Есть у нас обычай мужицкий, вы уж извините, без хлеба-соли от себя никого не отпускать и даже начальству не подчиняться.

Зверь снова прилег и насторожился. Это последний генеральный бой. Ва-банк — либо пан, либо пропал. Зверь хищно облизнулся и продолжал осаду.

— Посему не побрезгуйте…

И он распахнул дверь в трапезную. Миллиарды искр, запрятанных в граненом хрустале, вырвались слепящим снопом и, рассыпавшись, ударили в глаза. А медоточивый голос отца Иннокентия ласково упрашивал:

— Ну, просим же, просим к столу уважаемых господ. Вкусите, будьте добры, нашего хлеба-соли, что иноки шлют вам через меня.

Скворцов первым шагнул в зал, за ним Балабуха, подталкивая Тарнавцева.

— Эх, лихо вашей матери! — загремел Балабуха. — Ну и умеете ж вы жить, хоть и смахивает на берлогу ваш городок.

— Да где уж нам! Верно, у вас не так встречают гостей.

Отец Иннокентий незаметно нажал кнопку звонка. В зал вошла Хима в белотканой одежде, выразительно обрисовывавшей ее пышные формы. А вслед за ней, как стая белых голубей, впорхнула вереница мироносиц. Они смиренно припали к ногам Иннокентия, выпрашивая через Катинку благословения прислуживать высоким господам за обедом. Иннокентий благословил.

— Это жены-мироносицы, прислужницы нашего храма. Они отреклись от всей родни во имя господне, трудятся и труд свой в миру посвящают обители.

Первая чарка, благословленная отцом Иннокентием, вспыхнула алым огнем и рассыпала искры прямо на белоснежную скатерть.

— За здоровье наших милых хозяев и хозяек, — провозгласил магистр богословия Балабуха.

— На здоровье, господа! Рады всегда вашему обществу! — сверкая вдохновенным взором, выкрикивал Иннокентий, уже считавший сражение выигранным.

Еще мгновение, одна уместная фраза, один выразительный жест мироносицы красавицы Катинки, и вся эта компания забудет официальный тон, беседа приобретет желанную интимность, а там…

— Желаю здравствовать, господа, и веселиться!

— А-а-а, господин исправник, вас только нам и не хватало. Сам господь принес вас сюда. Просим к столу. Вы одни? Без жены? Ничего, Ну, просим же. Наши хозяева сегодня щедры, — гремел Балабуха, постепенно вступая в права хозяина, чему, видимо, рад был Иннокентий.

Конец игры приближался. Теперь уже Иннокентий уверен в том, что возьмет банк. Вот только какая карта здесь у господина исправника? Иннокентий, рассчитывая каждое мгновение, уверенно атаковал строгую синодальную комиссию оружием своего гастрономического вкуса.

— Так просим же, господа, отведать всех блюд.

Вновь ударили искры и засверкали в руках рюмки.

Вновь опустели и вновь поднялись хрустальные бокалы, вливая в сердца тепло и доверие друг к другу.

Под вечер, когда колокол ударил на молитву, а последний луч солнца утонул в кроваво-горячем блеске хрусталя, сухопарый Тарнавцев, склонившись на грудь красивой Химы, тихо всхлипывал!

— М-м-м, я на приеме у самого государя императора был… и я клянусь вам, что все сделаю для вас, все… Все, что прикажете, мадам, я в вашей власти.