— Ты к матери заходил? — спросил Богдан.

— Плоха матушка. Твоему приезду радуется.

После обеда вымыли руки из рукомойника, вытряхнули из бород хлебные крошки, утёрлись полотенцем. Хозяин кликнул слуг, те быстро собрали посуду, подтёрли стол и ушли.

— Тебе, конечно, ведомо, Богдан, — сказал Иван, выковыривая из зубов остатки пищи, — для чего государь тебя истребовал к себе.

Богдан внимательно посмотрел на брата: начинался самый важный разговор.

— Я думаю, об этом вся Москва знает, — ответил он. — Ртищев отписал, что государь пожаловал мне окольничество, а Юшка Дубровский ударил челом против меня, что он де обойдён, и в том поруха всему роду Дубровских.

— А нам не поруха, если Дубровские наперёд вылезут? — закипятился Иван. Наше дворянство старее ихнего. Их предки, крестьянишки князей Пронских, а наш пращур мурза Едуган выехал из Орды к рязанскому князю Олегу ещё до Куликовской битвы, принял христианство и стал Андреем Хитрым, от него и пошли мы, алексинские, и другие Хитрово. Об этом есть записи в церковных книгах. А как Рязанский удел отошёл к Москве, так и Хитрово выехали туда же, и уже больше двух веков числятся по московскому дворянскому списку. И сейчас нас в этом списке восемь мужей.

В голосе брата слышалась кровная обида. Иван был горяч и мог при случае зашибить Дубровского, что делать не следовало. Сам Богдан был тоже возмущен челобитной о местничестве, но вида не показывал, он умел скрывать от других обуревавшие его чувства.

— Государь мои дела ведает, — сказал он. — За мной новый град Карсун, засечная черта. У Дубровских были в роду полковые воеводы, но сейчас за ними ничего нет. Род захудал, измельчал. Положимся на волю государя.

— Попляшет у меня Юшка, — продолжал горячиться Иван. — Вот замнётся дело, придушу его в тёмном месте, как воробья!

— Остынь, Иван! Не стоит глупыми выходками тешить других. Всё решится в мою пользу, государь меня не оставит своей милостью.

— Хорошо бы так, — сказал младший Хитрово. — Шепчут государю наши супротивники. Слух есть, что государева тестя Милославского подрядили на это дело. А тот ведь круглый дурак, прости, Господи! Нет, поеду к боярину Борису Ивановичу Морозову, ударю челом! Он ведь наш свойственник, пусть молвит царю слово.

Богдан взял из стоящей на столе чаши грецкий орех, расколол его серебряными щипцами. Протянул половину брату.

— Попотчуйся, Ваня, и охолонь. Морозов нам седьмая вода на киселе, помогать не станет. У него своих супротивников в думе полно. Не с руки ему вязаться в это дело.

— Слушай, Богдан, ударь челом Вяземскому, — продолжал гнуть своё Иван. — Старик тебя любит. Полковое воеводство в Темникове тебе через его хлопоты досталось.

— Погоди! — Богдан встал и вышел в другую комнату. Через некоторое время он вернулся с грамотой.

— Вот слушай, что отписал мне в Темников Федор Ртищев. «… государь дозволяет тебе быть на Москве. О пре с Дубровским разговора не веди, поелику дело решено. Указано тебе представить государю свои розмыслы о будущем граде Синбирске…»

Хитрово бережно свернул в трубку письмо Ртищева и положил на стол.

Иван молчал. В отличие от брата он не отличался скородумием.

— Федор ясно пишет, что мое дело решено, посему князя Андрея Вяземского беспокоить не следует.

— Смотри, Богдан, не промахнись, помни, что ты за весь род в ответе. Покачнёшься ты, мы повалимся.