Хитрово повествование Аввакума не удивило, он знал и более ужасное, но сам поп его заинтересовал и приглянулся своим незлобивым отношением ко всему, что с ним произошло. Он не причитал, не заламывал в горе руки, не вымогал к себе сочувствия, лопатицкий беглец просто и искренне поведал, что с ним произошло, а судить об этом представил другим. Помочь Аввакуму Хитрово мог только одним, деньгами.

— Благодарствую, господине, — отказался Аввакум. — Слава Богу, у меня всё в достатке.

— Не обижай дающего, Петрович, — сказал Неронов. — Богдан Матвеевич не милостыню подаёт, а жертвует.

Аввакум ещё не пообтерся на Москве и был стеснителен в отношениях с лучшими людьми. Поблагодарил Хитрово, взял деньги и сел на скамью. В нём отсутствовали навязчивость и искательность, часто свойственные беднякам.

— Твое дело я молвлю государю, — сказал Ртищев. — Где ты остановился? Мой дом для тебя открыт.

— Он не один, а с женой и малым дитём прибежал, — сказал Неронов. — Крыша над головой у него есть, при Казанском соборе. А нам пора к службе поспеть.

Ртищев проводил священников на крыльцо, смотрел им вслед, пока за ними не закрылись ворота.

— Я рад тебе, Богдан! — сказал он, входя в горницу. — Год или более того не виделись, как ты? Рассказывай!

— Известное дело — пограничная служба. Городок Карсун заложил, в нём крепость, вал по обе стороны повели до Синбирска и Инсара.

— Трудно было после московской жизни?

Хитрово знал, что Ртищев мечтает о большом самостоятельном деле, но государь не отпускал его от себя ни на шаг. Назревали серьёзные перемены в церковной жизни, и умный, ведающий в богословских вопросах Ртищев был ему необходим в качестве первого советника и собеседника.

— Для меня черта стала новым делом, — сказал Хитрово. — Государь мне многое доверил, а справился ли я, не знаю.

— Что ж, не один ты из ближних к царю людей этой думой занят, — улыбнулся Ртищев. — Государь сегодня спрашивал о тебе.

— Как он обо мне мыслит? — помедлив и заметно волнуясь, спросил Хитрово.

— Не смущай меня, Богдан, — ответил Ртищев. — Мое правило — не выносить ничего из дворца. Государь это знает, и лишиться его благорасположения я не хочу. Вот о своей задумке могу рассказать.

Хитрово понял, что ясного ответа не получит и упрекнул себя за то, что слишком быстро в пограничной глухомани отвык от придворных обычаев. Здесь, при дворе, каждый стоял за себя, и если помогал другому, то так, чтобы его не задела даже случайная немилость царя. А государев гнев непредсказуем, как землетрясение.

— На какую задумку ты, Федор, решился? — спросил он, скрывая неудовлетворение.

— Мыслю я учредить школу, в которой бы наши братья, учёные монахи из Киева, обучали языкам, греческому, наукам словесным до риторики и философии. Наши епископы, не говорю о простых иереях, плохо образованы, не знают богословия, путаются в самых ясных понятиях. А Русь в настоящее время оплот православия, наши угнетенные турками братья с надеждой взирают на Москву, чая, если не скорого освобождения от ига, то духовной поддержки. Тем временем в нашем богослужении имеются серьёзные расхождения с тем, как понимают православие греки, сербы, болгары. Все это необходимо устранить, а для этой работы нужны образованные правщики книг, просвещённые иерархи, способные проводить политику Москвы в зарубежье. Государь мыслит осадить хана в его поползновениях. Русь должна быть полновластной в своих южных пределах и на Слободской Украине.

Хитрово были ведомы замыслы царя и государевой думы об укрощении крымского хана и повороте русской внешней политики с западного направления на юг, в сторону Дикого поля.