— В Заволжье усилились калмыки, — сказал он. — Постоянно нападают на русские поселения. Сейчас с башкирами сцепились, воюют друг друга. Черта нам поможет отгородиться от них, но она дорога и людей много забирает.

— Другого пути нет, — задумчиво произнес Ртищев. — Казна пуста, новый соляной налог государь указал, скрепя сердце. Но в мыслях у него есть и другое — собрать земский собор, принять новое Уложение, которым навечно прикрепить крестьян и посадских людей к тяглу. Будут отменены урочные годы и крестьянам запрещён выход от владельцев.

— Давно пора! — воскликнул обрадованный известием Хитрово. — Надобно приравнять крестьянишек к кабальным холопам. Сейчас в бегах полстраны, тягла не исполняются, денег взять не с кого, казна пуста!

Ртищев подошел к полкам, где у него стояли книги, и взял большой лист бумаги.

— Я прошлым летом разговаривал с английским купцом Самуэльсом, не по торговым делам, а пытал его о тамошних порядках. Всё у них не по-нашему устроено, но самое любопытное, что там крестьяне уже триста лет свободны. Триста лет! А мы только надумали запретить им выход. Я вот записал, сколько доходов получает английская казна, в десять раз больше, чем наша.

— Там крестьяне владеют землей?

— Нет, нанимают её на срок у лордов.

— Эх! — усмехнулся Хитрово. — Им бы наши заботы. У них крестьянишки от безземелья в Америку утекают, а у нас земли немеряно, наш мужик землю нанимать не будет, уйдёт, куда ему вздумается, и найдёт себе пашню. На Руси мужика надо держать в кулаке.

— Да, все у них не как у нас, — согласился Ртищев. — У них основная прибыль в казну от торговли, а мы своих купцов гостиной и суконной сотен в дым разорили. На днях они челобитную государю подали, что вконец исхудали и обнищали. Всем памятна судьба гостя Надеи Светешникова, который ссужал Михаила Фёдоровича на десятки тысяч рублей и был выставлен на правёж за недоимку.

На дворе стало смеркаться. Перехватив взгляд Хитрово, брошенный на окно, Ртищев спохватился:

— Извини, Богдан, я тебя совсем заговорил. Экий я невежа, гость в доме, а стол пустой!

— Мне пора домой, — сказал Хитрово, поднимаясь с лавки. — Я с дороги, родных ещё толком не видел.

— Поцелуй за меня своих, — говорил Ртищев, провожая двоюродного брата на крыльцо. — Я редко у них бываю, но ты знаешь царскую службу. Приходи во дворец завтра, как обычно, после утрени.

Хитрово въехал в своё подворье и сразу учуял запах дымка: протопленная господская баня ждала хозяина. На поварню с двумя ведрами молока шла баба, в огороженном жердями загоне толпились телята, споро расседланный конюхом Буян хрумкал овсом, матёрый бык, привязанный цепью к вкопанному в землю столбу, наклонив рога, рыл снег передними копытами и крутил хвостом. На всем подворье ощущалось присутствие порядка, довольствия и покоя.

Хитрово соскучился по своей домовой бане. Он любил попариться, поваляться на полке под огнедышащими ударами берёзового или дубового веника. В Карсуне ему приходилось париться в общей бане, она была слишком просторной, построенная из дубовых брёвен, и всё в ней было не то, что своя баня, которая для всякого русского человека — начало и конец земного пути, в ней его купают после рождения и обмывают после кончины.

Встретивший хозяина на крыльце Герасим сказал, что баня готова и госпожа уже там. В предбаннике Мария на лавке раскладывала белье, своё и мужнино, рядом лежали гребни, редкий и частый, два мыла, жидкое и твёрдое, купленные у казанских торговцев.