|
Послеобеденное время Хитрово отдавал чтению богословских книг, иногда, если удавалось купить добрую иноземную книгу, читал по-латыни или по-польски. Языки он перенял у пленного шведа, который жил в их усадьбе в Григоровке. Знание языков он углубил в семье Ртищевых, где воспитывался вместе с сыном своей родной тётки Федором, с которым его сблизило увлечение книжной премудростью. Сейчас Федор Ртищев входил в кружок ближних к царю людей, с которыми благочестивый Алексей Михайлович обсуждал, как оздоровить церковный быт, исправить богослужебные книги по древним рукописям, отвратить народ от владевших им пережитков суеверия и язычества. Сам Хитрово не входил в кружок «ревнителей благочестия», но близко знал его участников: окольничего Ртищева, царского духовника Вонифатьева и архимандрита Новоспасского монастыря Никона, которому судьба уготовила в недальнем будущем быть патриархом.
«Поеду к Фёдору», — решил Хитрово и крикнул: — Герасим! Оседлай Буяна! Фёдор Ртищев жил на соседней улице, но обычай не позволял дворянину ходить пешком на людях, чтобы не умалить родовую честь. Жеребец косил на подходившего к нему Хитрово лиловым глазом, выгибал шею, но хозяин не дал ему потачки, запрыгнул в седло и сжал острыми стременами бока. Буян резко прыгнул вперед, но получил плеткой между ушей и успокоился, узнал хозяина. Неторопливо по мокрому снегу Хитрово доехал до дома Ртищева, оставил жеребца открывшему ворота холопу и прошел к крыльцу. Хоромы были построены по-иноземному, в два этажа из кирпича, Хитрово поднялся на крыльцо, его встретил дворецкий и привел к хозяину. — Заходи, Богдан! — радостно воскликнул Ртищев и поспешил навстречу брату. Они обнялись и расцеловались. В комнате, кроме них, находились ещё двое: протопоп Казанского собора Иван Неронов и священник в залатанной и забрызганной грязью рясе, судя по всему, явившийся из какого-нибудь деревенского прихода. — Отца Ивана ты знаешь, — сказал Ртищев. — А это отец Аввакум из Лопатиц, его воевода сшиб с места, вот он и прибежал на Москву. Аввакум был невысок ростом, сухощав и порывист в движениях — полная противоположность статному и величавому Ивану Неронову. Он цепко и оценивающе посмотрел на Хитрово и продолжил прерванное появлением гостя повествование. — По мале времени, у вдовы воевода отнял дочь, и я молил возвратить сиротину матери, так он воздвиг на меня бурю, его люди у церкви меня чуть не задавили. Долго лежал без памяти, но ожил Божьим мановением. Воевода отступился от девицы, но вскоре пришёл в церковь, бил и волочил меня за ноги по земле в ризах. Потом прибежал ко мне в дом, бил меня и от руки отгрыз персты, как пес! Когда я стал захлебываться кровью, то отпустил руку, а я, завернув руку платом, пошёл к вечерне. После службы опять наскочил на меня с двумя малыми пищалями, на полке порох пыхнул, а пищаль не стрелила. Он меня лает, а я ему говорю: «Благодать в устах твоих, Иван Родионович, да будет!» Посём двор у меня отнял, а меня выбил, всего ограбил, и на дорогу хлеба не дал. Бесхитростный и честный рассказ Аввакума сильно взволновал впечатлительного Федора Ртищева. — Какой срам на Руси творится, а ведь скоро семьсот лет как она знает истинного Бога! — горячо произнес он. — Страшно сказать, но за это время Русь мало очеловечилась! Если воевода такое в церкви позволяет, то, что делается в приказной избе, где он полноправный владыка! — Нестроение на Руси от смуты пошло, — промолвил бархатным баритоном Иван Неронов. — Так замутились все, и лучшие люди, и крестьяне, и сволочь, что до сих пор мрак не осядет в душах. Нужно время, спокойствие и лучшее строительство церковной жизни. На отца Аввакума свой гнев взгромоздил не только воевода, но и иереи. Унимал баб и попов от блудни. |
