Зараженная зона, обнесенная проволокой и изолированная молчанием. Мы галактический курьез: сюда, обладатели разума, сюда, охотники до развлечений! Полюбуйтесь этими парадоксальными мутантами — самопожирателями! Полюбуйтесь на этих дегенератов, на странную ветвь животного мира — негуманных гуманоидов. Точнее, на гуманофобов и гуманофагов!
Приходите и полюбуйтесь, кого я возлюбил!
И на этот раз Мастер-Зонтичник не стал здороваться со мной.
Высокомерно проходит мимо, в руке — неизменный деревянный сундучок; как хочется крикнуть ему вслед: «Знаю, ты тот самый священник, что приютил меня после смерти родителей! Знаю, в мир Оразда ты явился специально, чтобы терзать меня своим молчанием, хотя я и не виноват, падре, в том, что Господь не возлюбил тебя и что ты не сумел возлюбить Его. Не виноват я и в том, что Рафаэлла не устояла перед золочеными погонами летчика с мускулами докера, а потом выскочила замуж за Горемыку из тира.
Разве моя вина, что ее прозвали Рафаэлла Дармовая и предпочитали баловаться с нею в фургончике, считая, что это обходится дешевле, чем стрельба? Ты рассказывал, как легионеры прикладывали к ранам Христовым пропитанную уксусом губку, так вот Рафаэлле губка с уксусом тоже служила: против беременности. Такова жизнь, падре».
А он шагает себе вверх по крутой улице, и, глядя ему в спину, я плачу и бранюсь от бессилия.
У дороги растут цветы с огромными, как неуемные желания, листьями, торговый автомат, от солнца прикреплен пестрый зонт, выглядит среди них одиноко. Подхожу и сую в щель монету.
— Чего изволите получить за свой жалкий грош? — вдруг вопрошает автомат довольно ехидно.
— Если можно, пива.
— Пива? На столь скромные сбережения вы можете приобрести не больше тридцати граммов пива, — прежним тоном комментирует автомат. — Может, вам еще и горячую сосиску подать?
— Сосисок не надо. Я обедал у Мариэллы. Не кажется ли вам, господин автомат, что вы бесстыдно обдираете измученного жаждой путника?
— Терпеть не могу, когда меня начинают учить бизнесу, — заявляет это гнусное детище техники и выщелкивает мою монету обратно.
— Не бизнесу, а этике! — ору я.
В железной голове щелкает, что-то там начинает вращаться, слышно, как со стуком переключились реле.
Моя поправка вызвала замешательство.
Машина начинает припоминать вслух:
— Этика: наука о морали. Мораль: форма общественного сознания, регулирующая этику поведения…
Путанно, Метаэтика…
Теологическая этика… Апробативная этика… Космическая этика…
Этический релятивизм… Тут что-то не так. Бизнес: вид деятельности с целью извлечения прибыли. Мелкий бизнес…
Крупный бизнес… Глупый бизнес… Черный рынок…
Слушай, парень, у бизнеса с этикой совершенно отсутствует коэффициент корреляции. Не морочь мне голову!
— Плюнь ты на этого эксплуататора! — раздается у меня за спиной зычный голос Оразда.
Оборачиваюсь и не могу понять, кто передо мной: то ли рыцарь в доспехах, то ли утомленный путешествием осьминог, то ли взвившаяся спиралью сигнальная ракета. Движется мне навстречу, смеется, энергия бьет через край, наверняка, опять насосался пива пополам с энтропией.
Сознаю, что движется, что это не заблуждение, что это точно он и что есть у него то, чего мне как раз недостает в этом странном мире.
Сгусток жизненной энергии, квант бодрости, порыв, устремленный сразу по всем направлениям.
— Плесни пару кружек и запиши на мой счет!
— Не много ли будет, Оразд? — заискивающе спрашивает квадратный бизнесмен.
— Ах, чтоб тебя! Может, я когда не заплатил по счету? Надул тебя?!
Сначала я чувствую, как по телу разливается живительная пенная благодать, потом ощущаю в горле холодную струю, а в заключение слышу сочное причмокивание Оразда:
— Вот оно, счастье! Честное слово, я не променял бы пиво ни на боб, ни на целый ящик хрононов. |