— Ах, чтоб тебя! Может, я когда не заплатил по счету? Надул тебя?!

Сначала я чувствую, как по телу разливается живительная пенная благодать, потом ощущаю в горле холодную струю, а в заключение слышу сочное причмокивание Оразда:

— Вот оно, счастье! Честное слово, я не променял бы пиво ни на боб, ни на целый ящик хрононов. Вот те крест, отродясь денег на пиво не жалел, затем вдруг добавляет: — Слышь, а ты меня видишь?

— Да как тебе сказать…

— А что ты видишь?

— Нечто такое, что говорит, дует пиво и причмокивает.

— Нечто, нечто! Один видит нечто, другой видит нечто, а что представляет собой это нечто, понятия не имеют ни тот, ни другой! Говорят: это просто Оразд. А что он такое, этот Оразд? Отвечай, что? Молчите, все вы только виновато молчите! Потому что вы просто псы бездомные, бродяги, которые пьют за чужой счет.

— Я у тебя этого пива не клянчил, — обиженно делаю я ему замечание.

— Не в пиве дело. Я ж тебе говорил: на пиво мне никогда не жалко… Поскольку в нем содержится витамин «Б-прим». Но должен ведь хоть кто-то знать, что такое Оразд.

Что это за штука, которая лакает конские дозы пива и поддерживает равновесие между обратимым необратимым? Стоило мне пожаловать в этот мир, как я тут же убедился: мне суждено пить пиво, закусывать шпротами и оплачивать чужие счета.

Почему? Ты знаешь? Нет? Я тоже.

Вдруг это беспричинный или наследственный алкоголизм? Только вряд ли, друг мой.

Скорее, это потребность хоть с кем-нибудь видеться, чтоб от кого-нибудь услышать: «А, это ты, Оразд, мусорный бак эдакий, милый черенок метлы, дезинтегратор, репей чертов», — да хоть чем назови, лишь бы чем-то определенным! Чем-то, что можно видеть. Вот для чего я пью: чтоб быть на глазах, чтоб быть хоть кем-то. Пусть даже кем-то пьющим.

— И никто тебя до сих пор не видел?

— Никто. Один профессор назвал меня «конечным фактором абсолютной ненаблюдаемости». Этакий идиотизм! Меня даже с помощью рентгена нельзя увидеть. А ты Ее встретил?

— Кого? — отвечать вопросом на вопрос наивно, но я рассчитывал хотя бы имя этой Ее узнать.

— Не знаю. Ту, на поиски которой ты отправился.

— Встретил тут одну тряпичную куклу, — признаюсь я.

— Боже, да как тебе такое в голову взбрело! — он грубо хохочет.

— Значит, куклу тряпичную, говоришь… Ну, ты даешь! Значит, ты и прикатил-то сюда ради нее? Ну, ты даешь…

— Я не в командировке, — возражаю я. — Сам прибыл, по собственной инициативе.

— Может, даже за собственный счет? Вот молодец! А как эта твоя куколка на ощупь?

Не люблю пошлятины, просто не выношу. Бычин цинизм здоровяка мне претит. Допив кружку, отправляюсь дальше вверх по склону — там и цветов можно нарвать, и пройтись не спеша, руки в брюки, посвистывая и радуясь странному этому миру. И пофантазировать — тем для фантазии здесь непочатый край. Запеть бы, да жалко песен не знаю…

Минутку, я сейчас продолжу.

Это спазм: горло перехватило, на глаза набегают слезы. Трудно рассказывать. Вам не приходилось чувствовать, будто плод вашей фантазии оказался сильнее, чем вы сами? Выдумал ты, скажем, для себя что-то радостное, укладываешься спать и крепко зажмуриваешься, чтобы выдумка не ускользнула и безболезненно перешла в сон, продолжилась в нем. А наутро встаешь с болезненным, мрачным, тягостным чувством, с уверенностью в том, что выдумка — она выдумкой и остается, элементарная пустышка, или которая может лишь потешить душу и только.

Словно выпотрошили всего, во рту горечь. Навязчивая трезвость утра и белый дневной свет обирают тебя до нитки, прогоняя неясные тени и видения, отнимая твое исконное право предаваться сладким грезам.