На его месте я бы тоже не очень спешил являть себя миру.

    Довольно-таки захудалый представитель буйного племени ракшасов-людоедов: шерсть слиплась колтуном, частокол желтых клыков изрядно выщерблен, глазки подзаплыли, блестят в уголках белесым гноем. Да и росточку бедняга был, мягко говоря, невеликого - всего раза в полтора повыше меня, когда я пребываю в обычном состоянии.

    Как сейчас, например.

    Приплясывая враскорячку и отменно бурча животом, ракшас направился было ко мне, но на полдороге передумал и стал обходить кругом. Двигался этот позор своего рода как положено, посолонь, слева направо, и подобное изъявление нижайшего почтения плохо сочеталось с клыками и грозным видом.

    А какие рожи он корчил - умора!

    Я еле сдержался, чтобы не расхохотаться.

    -  Как тебя зовут, несчастный? - наконец проревел ракшас и закашлялся, заперхал, клокоча мохнатым горлом.

    -  Каламбхук [21] , - ответил я, вспомнив незамысловатую дравидскую байку.

    Слюна обильно закапала из вислогубого рта прямо ему на грудь.

    -  Каламбхук, Каламбхук, я тебя съем!

    -  Не ешь меня, страшный ракшас, я тебе песенку спою!

    Он подошел поближе, и шутка мало-помалу начала мне надоедать. Тем паче что пахло от ракшаса на редкость гнусно. Даже на таком расстоянии. Если предки лесных пакостников и впрямь родились из стоп Брахмы (сам Брахма ужасно обижался на подобные домыслы), то эти стопы, очевидно, предварительно не мыли месяца два, не меньше.

    -  А ты чего, гандхарв? - искренне изумился ракшас.

    И шмыгнул расплющенным носом.

    -  От гандхарва слышу! И вообще: почему ты здесь, а не на Поле Куру, где дармовой еды навалом?! Лень ноги трудить?!

    Выражение его морды могло растрогать даже скалу.

    -  Ишь, сказанул - на Поле Куру… Вот сам и вали туда, умник! Днем там битва, сунешься, сразу хвост подпалят или слонищем почем зря наедут! Слонищи у них страховидные, нашего брата ой как не любят! А ночью…

    Ракшас совсем расстроился, бросил ходить вокруг да около - и присел напротив, на поваленном дереве.

    -  Что ночью-то? - подбодрил я его. Арджуна опаздывал, и присутствие доходяги-ракшаса скрашивало мне время ожидания.

    -  Что, что… ничего! Дерутся они ночью! Ты, говорят, сам ледащий да золотушный, как героев бить, так тебя не допросишься, а жрешь много! Пузо, говорят, у тебя бездонное! И по шее, по шее!

    -  Кто ж тебе, ледащему, по шее дает?

    -  Дык наши ж и дают, братья-ракшасы! Которые поздоровее… а они, считай, все поздоровее! Болел я в детстве, на простокваше, будь она неладна, вырос - а им, бессовестным, начихать! Упыри еще эти, преты-клыкачи - притиснешь в сторонке мертвячка обглоданного, увлечешься над косточкой, над берцовой, а сучий сын прет у тебя из ляжки, уже кус мясца выгрыз! И урчит, зараза, косится…

    Ракшас заскучал и принялся ковыряться в зубах веткой акации.

    -  Лучше я тебя съем, - подытожил он. - Ты, я вижу, человек тихий, душевный, такого есть - одно удовольствие и польза желудку! Брахман небось? Дваждырожденный? Маманя-покойница мне говаривала: кушай, сынок, брахманов, благочестие в брюхе лучше чирья в ухе! Давай, давай, сымай одежку, чего время зря тянуть… а песни петь я сам стану.

    Он подумал и добавил:

    -  Потом. На сытый желудок и поется веселей.

    Стук колес, донесшийся с северо-востока, заставил его подпрыгнуть.