|
.. Можно... Я знаю, что вы ответите... Главное не это. Достаточно выполнять то, что ты должен выполнять: в мире все одинаково важно... Но я-то, господин Хольст, как я мог... Нет, немыслимо, чтобы Хольст ходатайствовал о разрешении на свидание для Мицци. Франк колеблется, задает себе вопросы, сомневается. А вдруг это махинации пожилого господина? Полно! Полно! Будь это в самом деле так, ненависть Франка испепелит его даже в недрах ада! Не мог ли Хольст, избегающий каких бы то ни было контактов с оккупантами и, без сомнения, пострадавший от них, сам обратиться в очень высокие инстанции, по выражению пожилого господина? Для этого ему требовалось пройти ряд промежуточных инстанций, ставить себя в двусмысленное положение, унижаться. За Франком не идут. Время тянется. Спать он не в силах. Не желает спать. Ему хочется немедленно покончить с этим вопросом. Тем не менее он прилег на койку, хоть и не собирался этого делать. Не помнит даже, поставил на пол котелок или нет. Если тот опрокинулся, всю ночь будет вонять. Однажды так уже было. Франка тянет расплакаться. Он не скажет Хольсту, что плакал. Никому не скажет. Его никто не видит. И он протягивает руку, словно рядом с ним кто-то стоит, словно еще возможно, что однажды кто-то окажется с ним рядом. Так могло быть, но, выходит, нужно, чтобы все было иначе! Он не хочет, чтобы главный инспектор Хамлинг оказался его отцом. Почему он об этом думает? Ни о чем он не думает. Он плачет, как грудной ребенок. В таких случаях кормилица давала ему рожок, он, почмокав, принимался сосать и успокаивался. Теперь уже недолго. Так что время не имеет значения. Сколько лет женщине в окне? Двадцать два? Двадцать пять? Где она будет лет через пять - десять? Быть может, ее сожитель умрет? Быть может, уже мертв? Быть может, она сама несет в себе ростки болезни, которая ее погубит? Что скажет ему Хольст? Как будет держаться? Мицци - он это знает - будет молчать или просто вскрикнет: - Франк! Будет ли при этом присутствовать пожилой господин? Не имеет значения. Франку жарко. У него, видимо, температура. Только бы не разболеться именно сейчас. На пожилом господине очки, он с головы до ног в черном. Почему? Обычно он ходит в сером. Франк - католик. Но у него были знакомые протестанты, и ему случалось посещать богослужения по их обряду. Он видел пасторов. Нужно быть очень внимательным, потому что американский письменный стол меняет форму, превращаясь в нечто вроде алтаря. Смешно одевается Лотта. Это заметно всякий раз, когда ей хочется выглядеть поутонченней. В таких случаях она злоупотребляет серым и белым. Франку смутно вспоминается фотография какой-то королевы, одевавшейся точно так же, только еще воздушной и легкомысленней, но то была королева. А Лотта - бандерша, хотя тоже легкомысленна. А у бедной Минны такой вид, словно она только что из монастыря. Кузина Минна! Почему она плачет? Лотта роняет скомканный шариком платочек, Хольст нагибается, подбирает его и протягивает ей своею длинной рукой. Он молчит: сейчас не время для разговоров. Пожилой господин читает обрывки бумаги, рискуя их перепутать. Это молитва, очень сложная и очень важная. Мицци смотрит Франку в глаза так пристально, что у него ноют зрачки. Пистолета нет, зато есть ключ. Этот ключ им вручат вместо обручальных колец. |
