|
Он навострился играть в эту игру. Впрочем, какая же это игра? Это жизнь. В коллеже говорили: - Он разбирается в математике. Не о нем. Об одном головастом мальчишке, его соученике. Теперь Франк разбирается в жизни. Он умеет вжиматься в доски, зарываться носом в пиджак, закрывать глаза, уходить, так сказать, под воду, погружаться и всплывать по собственному или почти по собственному желанию. Где-то существуют дни, часы, минуты. Не для него. Когда есть охота считать, он мерит время по своим "погружениям". Это выглядит идиотством. Он не сбит с ног и как никогда тверд в своем решении не сдаваться. Более того, добился серьезных успехов. Так зачем думать о часах в том смысле, в каком они воспринимаются на воле, если здесь, где он находится, ими ничто не измеряется? Не все ли равно голодному, как нарезан пирог - квадратами, треугольниками или ломтями? Всему надо учиться, всему, начиная со сна. И люди еще воображают, будто умеют спать! А все потому, что у них слишком много часов, которые - была бы охота! - можно истратить на сон. Кое-кто даже смеет жаловаться, что он, мол, в рабстве у будильника, хотя собственной рукой заводит его, ложась спать, и порой стряхивает с век первую дрему, чтобы проверить, отпущена ли стопорная кнопка! Просыпаться по звонку будильника, который вами же заведен! Вообще прерывать свой сон самому! И утверждать, что это рабство?.. Пусть-ка эти субъекты выучатся сначала спать на животе, спать где придется, хоть на голом полу, как черви и насекомые - на земле. И, не слыша ее аромата, довольствоваться своим собственным запахом. Лотта опрыскивает себе дезодорантами под мышками и, разумеется, лоно; того же требует она от своих пансионерок. Непостижимо! Спать на животе, дозировать свои боли, дирижировать своим сном, ощупывать языком дырку на месте двух выбитых зубов, твердить себе, что, если все пойдет хорошо и день будет удачным, ты сможешь увидеть, как вдали, над дворами, открывается окно, - спать вот так, думать вот так - значит приблизиться к истине. Это еще не вся истина - Франк это знает. Однако чувствовать, что стоишь на верном пути, - уже утешение. Сигнал к подъему Франк получает из соседнего класса: тех, кто там содержится, выводят на прогулку, нет, на перемену. Разве тут скажешь иначе? Походка у них радостная. Как они ни сдерживаются, походка у них радостная, даже у тех, кто завтра будет расстрелян, - может быть, потому, что сейчас им это еще неизвестно. Они прошли. Вот и хорошо. Теперь весь вопрос в одном - много или мало работы у пожилого господина. Для Франка пожилой господин важней всех на свете. Он, вероятно, холостяк. А если нет, жена его наверняка осталась на родине, и, выходит, он все равно что холостяк. Но даже если он сейчас занят, он из тех, кто всегда может внезапно поднять голову и приказать: - Франка Фридмайера ко мне. К счастью, в такую рань он это делает редко. И еще большее счастье, что ни он и никто на свете не знает об окне. Это одна из причин, побудивших Франка выучиться спать на животе. Стань известно, чего он дожидается, догадайся кто-нибудь, какую радость это ему доставляет, - и здешнее школьное расписание было бы обязательно изменено. Зима прошла. Хотя простите. Сейчас, бесспорно, самый ее разгар. Главные холода - не позади, а впереди. Они, как правило, бывают в феврале, а то и в марте, и чем поздней наступают, тем лютей; морозы случаются даже в середине, порой в конце апреля. Скажем точнее: пройдена самая темная точка туннеля. |
