В те десять дней в городе Флора почти каждый вечер проводила в театре. Она звонила старым друзьям, которые давали ей места «для своих». Ходила в кассы всех маленьких театров, которые (как и Джулиан) любила, посмотреть, что в афише. Иногда шла на дневной спектакль, а после – на вечерний. Посмотрела похожий на большой музыкальный автомат мюзикл про поп-певца. Вытерпела слишком молодую кинозвезду, игравшую Гедду Габлер. Видела развеселую постановку о девичьем ансамбле в Ирландии 1970-х, такую умную, так хорошо сделанную, с такой цепляющей музыкой, что в груди у нее что-то плакало еще несколько дней. Попыталась высидеть нежную, воздушную пьесу для двоих, о знаменитом писателе, скорбящем по жене, но ушла в антракте; слишком плакала.

Флора думала, что будет больно провести столько времени в зрительно зале, но больно не было. Ни капли. Ей нравилось в посещении нью-йоркских театров все. Нравилось коротко кивать в знак приветствия соседям по ряду и следующие за этим вежливые (или нет) переговоры по поводу крошечного подлокотника. Нравилось, когда рядом оказывалась одинокая женщина (почти всегда женщина) и можно было по-товарищески переглядываться: что это нам тут показывают. Нравилось, когда начинал гаснуть свет и все вокруг устраивались поудобнее, закрывали программки, прочищали горло, пытались (безуспешно) не закашляться. Нравилось, как однажды вечером подросток, сидевший перед Флорой, открыл пакет леденцов, как раз когда погас свет, и пожилая женщина сзади наклонилась вперед со злобным «Тише!», услышав, как захрустел целлофан. О, Нью-Йорк. Он не давал передохнуть. Больше всего Флоре нравилось, что все в зале существовали в тот момент вместе, и молчаливое согласие, что всем им чуть лучше, чуть больше повезло, чем тем, кто шагает по тротуарам в поисках менее интересных нью-йоркских развлечений.

Ее друг Майкл участвовал в восстановленном в Classic Stage спектакле по «Льву зимой», играл Джеффри, коварного среднего сына Генриха II. Играл потрясающе, и весь спектакль, который мог бы легко оказаться усталым или банальным, вместо этого был свеж и остер. Флора посмотрела его дважды. Тусуясь с Майклом за кулисами во второй приход, она ожидала острее ощутить свою потерю и ощутила – подспудную дрожь в костях, но то был тихий гул, а не грохот. Это можно было пережить.

В тот вечер она пошла выпить с Майклом и еще несколькими участниками спектакля. Еще Майкл позвал кое-каких приятелей из «Хорошей компании» – тех, кто еще не уехал в Стоунем. В отличие от жизни в Лос-Анджелесе, где Флора чувствовала себя актрисой второго плана при Марго или Джулиане, за этим столом всех интересовала она.

– Расскажи нам о своей работе, Флора, – сказал Майкл.

Ее работа. А ведь она перестала думать о ней как о работе и начала считать заработком. Она описала «Гриффит», и свою роль, и то, как топ-менеджер из рекламной компании, с которым она познакомилась, записывая рекламу туалетной бумаги, взял и создал сериал, и вспомнил Флору, и попросил ее сыграть львицу – героиню, которая правила всеми животными в парке.

– Я знаю этот сериал! – воскликнула актриса, игравшая Алиенору Аквитанскую. – Мы его с детьми смотрим. Обожаем Леону. Флора, вы такая смешная!

– Мне нравится над ним работать. Так здорово снова петь – у меня был перерыв.

– Озвучка – самая чистая форма актерского искусства, – сказал актер, игравший Генриха II, пожалуй, чересчур льстиво, в духе Бэрримора.

Флора и Майкл обменялись улыбками. Но она это проглотила. Она то же самое говорила Марго.

– Согласна, – сказала Флора.

– Но разве ты не скучаешь? – спросил наконец Майкл. – По зрителю? По Нью-Йорку? По «Хорошей компании»? По всему этому?

За столом стало тихо, Флора огляделась и поняла, как им нужно, чтобы она сказала – да.