Много лет назад, когда они решили уехать из Нью-Йорка, Флора спросила Джулиана, почему он готов бросить «Хорошую компанию», передать ее кому-то другому.

– Знаешь, смешно, – ответил он, – мы все это затеяли, чтобы у нас была семья, своя театральная семья. Наверное, мне никогда не приходило в голову, что мы в итоге превратимся в семью, со всеми сложностями и разочарованиями, которые бывают в семьях.

Он потер щеку ладонью и нахмурился. Он устал после очередной посредственной постановки. Не хотел снова начинать читать пьесы.

– Не хочу я отбывать пожизненное, – сказал Джулиан. – Не хочу быть тем, кто остался так надолго, что однажды поднимает голову и понимает, что не может уйти.

Флора видела за столом все разновидности того, о чем говорил Джулиан: несколько везучих, которые регулярно получают работу; те, кого занимают достаточно часто, чтобы справляться, но недостаточно, чтобы как-то по-крупному изменить жизнь; те, кто держится за компанию, потому что, если отпустит, у них ничего и никого не останется. Как она могла им сказать, что почти не скучает?

– По людям скучаю, – сказала она, поднимая стакан. – По всем вам.

Ее последний вечер на Манхэттене: «Делакорте», «Двенадцатая ночь». У Майкла был абонемент, и он предложил ей свой билет. Флора все-таки была дочерью своей матери; очереди были не для нее. Она прошла через парк душным летним вечером и заняла свое место на трибуне.

Смешно, что вспоминается отчетливо, а что нет. Сидя на трибуне и едва следя за действием, Флора вспомнила, как ждала выхода в своих тяжелых фейских крыльях – как они крепились ремнями под платьем и как от ремней она вся чесалась. Вспомнила запах спрея от насекомых, и грима, и надежду, что блестки жаркими вечерами не стекут в глаза. Вспомнила вечера, когда стояла в кулисах и смотрела, как Марго читает свой монолог. Ей нравилось смотреть, как преображается подруга. Голос Марго становился сильнее, спина выпрямлялась, шея вытягивалась; она экспериментировала с текстом и ритмом так, что это замечали только те, кто внимательно наблюдал. Флоре нравилось, как Марго уходила со сцены, видела Флору, слегка хмурилась и спрашивала: «Ну как?» Как будто могло быть хуже чем великолепно.

Прошло всего двадцать минут с начала спектакля, когда раздался гром и над спортивными площадками ослепительно блеснула молния. Актеры продолжали, постоянные зрители застонали – они знали, что сейчас будет. Спектакли играли в дождь, но не в грозу. И точно, через несколько минут все прекратилось, небеса разверзлись, и все бросились к выходам. Перед Флорой бежала женщина с маленькой девочкой, обе они держали над головами свитеры.

– Как мы теперь узнаем, чем все кончилось? – захныкала девочка, и мать рассмеялась.

– Глупышка, у нас есть книга. Придем домой и почитаем.

По дороге домой, в метро, промокшая насквозь и замерзшая в кондиционированном вагоне, Флора думала о преждевременных финалах, теме этого лета. Она уклонялась от своего. Тянула время.

Иногда Флора думала, что она слишком бурно реагирует или нарочно упрямится, устраивает драму, но в глубине души она ничего такого о себе не думала. Ее сердце было разбито, а как состоять в отношениях с тем, кто ответственен за твою боль?

Она потеряла мужа и лучшую подругу и не могла разобраться, кого хочет вернуть первым – если вообще хочет их вернуть. В этом и была загвоздка: ее выбрали, сперва Марго, потом Джулиан, вырвали из ее жизни и перенесли в их, и это было самым большим везением в ее жизни. Это дало ей жизнь, где было больше текстуры, интеллекта, искусства, любопытства, товарищества, чем она заслуживала даже в мечтах, когда была простой девчонкой из Бэй-Ридж, пытающейся отыскать путь через реку в другую жизнь.