Компания гибкой молодежи вытаскивала всю мебель из гостиной Бена на луг, чтобы создать для пьесы гостиную. Веранда Домика под холмом была превращена в детскую. В день спектакля зрителям предстояло ходить от сцены к сцене с пледами и садовыми стульями.

Когдатошний небольшой навес за Фермой сменил огромный свадебный шатер, где все встречались, репетировали, ели и пили. Внутри шатер тоже был затейливо (безумно?) украшен. Винтажные люстры и пустые птичьи клетки свешивались с проволочек, натянутых между столбами, искусно задрапированными красным и черным шелком. Повсюду были расставлены на длинных арендованных столах подсвечники и самовары. Поверху шли гирлянды. Бар в углу шатра ломился от бутылок с вином и крепкими напитками, кулеров с пивом и лимонадами.

– Кто за все это платит? – спросила Марго Бена.

Не мог же он сам все финансировать; это было бы смешно.

– Многое беру на себя я, но все, кто может, дают деньги, люди жертвуют вещи, так и накапливается от года к году. Мы ничего не выбрасываем; все идет в переработку. Как-то получается.

Каждый вечер за ужин отвечала новая группа, и питание приобрело черты состязательного спорта. Прошлым вечером команда, готовившая ужин, покрыла все люстры и подсвечники искусственной паутиной. По центру столов были выставлены корзины со спелыми фруктами и овощами. Весь шатер был освещен свечами в стаканах. И, как будто украшений на столах было недостаточно, тарелки из кухни в шатер заносили человек десять в причудливых масках зверей, оставшихся от какой-то прошлой постановки. Выглядело все это галлюцинацией. Кубрик на тему банкета у мисс Хэвишем.

Не то чтобы Марго не ожидала перемен. Бен ставил спектакли восемнадцать лет, и не было преувеличением сказать, что они приобрели некоторый отблеск легенды. Или, как начала думать Марго через несколько часов после приезда, оттенок претенциозности. Стоунем всегда был несколько манерен, но неужели он всегда был таким самовлюбленным?

Она понимала, что чувствовала себя неуютно отчасти потому, что отвыкла общаться с театральными, забыла, как это – драма. Например, прошлым вечером кто-то упомянул «Американского бизона», и за несколько секунда все, кто когда-либо играл в этой пьесе – примерно девяносто процентов мужчин, – повскакивали на ноги и принялись перебрасываться репликами все громче и назойливее, пока все не засмеялись и не зааплодировали, как будто увидели самое потешное представление в своей жизни.

Марго столько лет провела в замкнутом мире «Кедра», вдали от прослушиваний и нью-йоркского театрального мира, что забыла, как любой разговор сводился к одному и тому же: недавним достижениям, новому осеннему сезону, к тому, кто на что прослушивался, какие пьесы были в работе – и все с единственной целью, ранжировать силы вселенной Стоунема. Где твоя звезда? Насколько ярко она сияет? Марго забыла, с каким снобизмом все относятся к телевидению. Она не предполагала, что они смотрят «Кедр», но половина из тех, с кем она говорила, делали вид, что понятия не имеет, где она была и чем занималась десять лет.

«Прости, я не смотрю телевизор» – эту ложь она слышала по крайней мере дважды в день.

Но потом, прошлым вечером, Марго поймала актриса, игравшая Раневскую, главную женскую роль «Вишневого сада». Марго не очень хорошо знала Хедли Йейтс, но видела ее в паре спектаклей, когда жила в Нью-Йорке, и восхищалась ее игрой.

– Буду откровенна, – сказала Хедли, глубоко затягиваясь сигаретой (так вот откуда у нее этот потрясающий рокочущий голос), – я бы очень хотела получить работу на телевидении. Мы в прошлом году купили второй дом недалеко отсюда.