— Да, — согласился Вилли. — Как обморочные дети и преждевременно рожающие женщины.

— Да ты и дойти бы не смог, — добродушно сказал Джинелли. — Но это неважно. Парк прямо у подножия этого холма. В четверти мили. Выбери скамейку и дожидайся.

— Где будешь ты?

— Поблизости, — сказал Джинелли и улыбнулся. — Я понаблюдаю за тобой и за девицей, если она появится. Если же она увидит меня раньше, чем я увижу ее, мне больше рубашек менять не придется. Понимаешь?

— Да.

— Но я буду присматривать за тобой.

— Спасибо, — сказал Вильям, хотя он не был уверен, чувствует ли он благодарность, и насколько она сильна. Он ощущал к Джинелли сложное и трудное чувство, такое же сложное, как ненависть, которую теперь нес в себе. Ненависть к Хьюстону и своей жене.

— Пора, — сказал Джинелли и пожал плечами. Он нагнулся, обнял Вилли и крепко поцеловал его в обе щеки. — Будь потверже со старым ублюдком, Вильям.

— Хорошо, — устало пообещал Вилли и выбрался из машины. Помятая Нова отъехала. Вилли смотрел, как скрылась она за углом квартала, а потом зашагал вниз с холма, размахивая сеткой с апельсинами.

Едва ли он заметил маленького паренька, который шел навстречу. Паренек же круто развернулся, перескочил через ограждение и помчался куда-то задними дворами. Ночью этот парнишка с криком проснулся от кошмара, в котором спотыкающееся пугало с безжизненно растрепанными волосами на черепообразной голове склонилось над ним. Пробегая по коридору к его комнате, мать мальчика услышала его крик:

— Оно хочет заставить меня есть апельсины, пока я не лопну! Есть его апельсины, пока я не лопну! Есть, пока не лопну!

Парк оказался широким, прохладным, зеленым и густым. С одной стороны ребятишки карабкались по гимнастическим снарядам детской площадки и катались с горки. На аллее напротив играли в мяч — похоже, девочки против мальчиков. Ходили люди, пускали воздушных змеев, бросали тарелки. Это был разгар американского лета второй половины двадцатого века. На мгновение Вилли потянуло к ним.

«Единственное, кого не хватает, это цыган», — прошептал голос у него внутри. Тут Вилли зазнобило и он скрестил руки на своей ныне впалой груди. Старые фургоны с наклейками Национальной Стрелковой Ассоциации на ржавых бамперах. Грузовички с рисунками вдоль бортов, а еще Самюэли с булавами и Джины с их рогатками. Тут все и начинают сбегаться. Посмотреть на жонглирование, попробовать стрельнуть из рогатки, узнать Будущее, купить снадобье или мазь, переспать с девушкой — или хотя бы помечтать об этом — посмотреть, как псы рвут друг другу потроха. К ним всегда сбегается толпа. Только из-за их необычности. Конечно, нам необходимы цыгане. Всегда были нужны. Потому что, если время от времени не выгонять кого-то из своего города, как ты можешь знать, хозяин ли ты ему? Ладно, скоро появится старик, верно?

— Верно, — прохрипел он и сел на скамью, которая была почти в тени. Его ноги внезапно задрожали, лишились силы. Он вынул из сетки апельсин и после нескольких неудачных попыток все же сумел его очистить. Но к этому времени аппетит пропал. Вилли съел совсем немного.

Скамейка находилась на порядочном расстоянии от других, и Вилли не привлекал нежелательного внимания, как ему казалось. С такого расстояния он мог сойти за худого пожилого человека, решившего подышать чистым воздухом.

Он сидел, пока на него не наползла тень, сначала закрывшая его туфли, потом она поползла по ногам и наконец лужей собралась на коленях. Почти непомерное чувство отчаянья охватило его — чувство тщетности и безнадежности, неизмеримо более темное, чем эти невинные, дневные тени.