— Развяжи свою руку, — сказал Лемке. Вилли глянул вниз.

— Да…

— Ну то место, где она попала в тебя.

Вилли медленно размотал эластичную повязку. Внутри его рука выглядела совсем белой, только края раны были темно-красные. «Того же цвета, что и те штуки в пироге, — подумал Вилли. — Вишни… или что там еще».

Рана потеряла свою округлую форму, ее края сошлись. Теперь она походила на… «На порез», — подумал Вилли, и его глаза снова вернулись к пирогу. Лемке передал ему нож.

«Откуда я знаю, что ты не окунул его раньше в кураре или крысиный яд?» — решил спросить Вильям, но промолчал, вспомнив Джинелли. Джинелли и проклятие белого человека из города. Изношенная костяная рукоятка ножа была будто пригнана к его ладони.

— Если ты хочешь избавиться от пурпурфаргаде ансиктет, ты сначала должен передать его пирогу, а потом отдать пирог с проклятьем-ребенком кому-нибудь другому. Но ты должен торопиться, потому что оно вернется с удвоенной силой, если ты этого не сделаешь. Ты понял?

— Да.

— Тогда делай это, если можешь, — сказал Лемке. Его пальцы снова сжались. Темный разрез на корочке пирога снова раздвинулся. Вилли заколебался, но только на секунду, у него в уме встало лицо дочери. На мгновение он увидел ее с такой ясностью, словно на хорошей фотографии. Она оглядывалась на него и смеялась.

«Хейди за Линду. Мою жену за мою дочь. И тогда мы будем квиты, старик», — подумал он и воткнул лезвие ножа в дыру на своей ладони. Рана легко разошлась, и в разрез пирога брызнула кровь. Он смутно слышал, как Лемке быстро говорил что-то по-романски, не отрывая черных глаз от белого измученного лица Вилли.

Вилли повернул нож в ране, видя, как расходятся ее края и снова приобретают круглую форму. Кровь шла быстрее, но он не ощущал боли.

— Енкельт! Хватит!

Лемке вынул нож из руки Вилли. Вилли бессильно откинулся на скамье, чувствуя полную опустошенность и тошноту. «Наверное, так чувствует себя женщина, которая только что родила», — подумал он. Потом он взглянул на свою руку и увидел, что кровотечение уже прекратилось. «Нет — это невозможно». Потом он взглянул на пирог, что лежал на коленях у Лемке, и увидел еще одно чудо. Пальцы старика расслабились, порез закрылся… а потом просто исчез. Корочка выглядела неповрежденной, кроме двух дырочек для выхода пара в самом центре. Там, где раньше была щель, осталась морщинка в виде зигзага. Вилли снова взглянул на свою руку и не увидел ни крови, ни раны, ни открытой плоти. Место казалось зажившим полностью. Остался лишь небольшой белый шрам — тоже зигзагообразной формы, пересекающий линии его ладони, словно вспышка молнии.

— Теперь это твое, белый человек из города, — проговорил Лемке и положил пирог Вилли на колени. Его первым, почти неуправляемым импульсом было сбросить его, как сбрасывают паука, когда того положат на колени. Пирог был неприятно теплым и казался пульсирующим в своей алюминиевой тарелке, словно живое существо.

Лемке встал.

— Тебе лучше? — спросил он.

Вилли понял, что, не считая его чувств по отношению к вещи, лежащей у него на коленях, он действительно чувствует себя хорошо. Слабость прошла, сердце работало нормально.

— Немного, — осторожно сказал он.

Лемке кивнул.

— Теперь ты начнешь набирать вес. Но через неделю, может, две, если ты не найдешь, кому отдать пирог, это повторится, только на этот раз прекращаться не будет, если кто-то не съест пирог.

— Да.

Глаза Лемке не дрогнули.

— Ты уверен?

— Да, да! — воскликнул Вилли.