Изменить размер шрифта - +

Ему было около семнадцати лет, когда  ему и ряду его однокашников объявили о
скором переводе в  школу более высокой ступени и на  какое-то короткое время
для избранных не стало вопроса более важного и чаще обсуждаемого, чем вопрос
о  месте,  куда  каждого из них пересадят.  По традиции  место это  называли
каждому лишь перед самым отъездом, а в промежутке между праздником выпуска и
отъездом  были каникулы. Во  время этих каникул произошло  одно прекрасное и
важное  для Кнехта событие:  мастер музыки предложил Кнехту проделать  пеший
поход к нему и  погостить у  него несколько дней. Это  была большая и редкая
честь. С  одним из своих товарищей-выпускников -- ибо Кнехт  числился еще  в
Эшгольце, а ученикам этой  ступени путешествовать в одиночку  не разрешалось
-- он  отправился  ранним  утром в сторону леса и  гор, и,  выйдя после трех
часов подъема в лесной тени на  открытую  круглую вершину, они увидели внизу
свой уже маленький  и  легкообозримый  Эшгольц,  узнать который  можно  было
издалека по темной массе пяти исполинских деревьев, по прямоугольнику газона
с  зеркалами прудов,  с  высоким  зданием  школы, службами,  деревушкой,  со
знаменитой  ясеневой  рощей (Эшгольц  (Eschholz -- нем.) означает в переводе
"ясеневый  лес").  Оба остановились и  поглядели  вниз; многие из нас помнят
этот прелестный вид,  он тогда не очень отличался  от  нынешнего, ибо  после
большого пожара  здания были отстроены  заново  почти без  изменений,  а  из
высоких деревьев три пережили пожар. Юноши увидели внизу свою школу, которая
несколько лет была их отчизной и с которой им предстояло скоро расстаться, и
у обоих защемило сердце от этого зрелища.
     -- Мне кажется, я никогда по-настоящему не видел, как  это  красиво, --
сказал спутник  Иозефа. -- Ну да  это, наверно, потому, что  я  в первый раз
смотрю на все как на что-то, с чем я должен проститься и расстаться.
     --  В  том-то и дело, -- сказал Кнехт,  --  ты прав,  у  меня  такое же
чувство. Но хотя мы и уйдем  отсюда, мы ведь, по сути, по-настоящему Эшгольц
все-таки не  покинем. По-настоящему покинули его лишь те, что ушли навсегда,
тот Отто, например, который умел сочинять такие чудесные шуточные  стихи  на
латыни, или наш  Шарлемань, который умел  так долго  плавать  под  водой,  и
другие. Они действительно расстались  и распрощались. Я давно уже не думал о
них, а сейчас они мне вспоминаются. Хочешь -- смейся, но в  этих отступниках
есть   что-то,  внушающее   мне   уважение,   как  есть   что-то  великое  в
ангеле-отщепенце Люцифере. Они, может быть, поступили неверно, они, даже вне
всяких  сомнений, поступили  неверно, и  все же: они  как-то  поступили, они
что-то совершили, они отважились сделать прыжок, для  этого нужна храбрость.
У нас же было  прилежание, было терпение, был разум, но сделать мы ничего не
сделали, прыжка мы не совершили!
     --  Не знаю, -- ответил товарищ, -- многие из них ничего не делали и ни
на  что  не  отваживались,  а просто били баклуши, пока их не выставили. Но,
может быть, я не вполне понимаю тебя. Что ты подразумеваешь под прыжком?
     -- Под этим  я подразумеваю способность освободиться, решиться всерьез,
вот именно -- прыжок! Я не мечтаю о том, чтобы сделать прыжок в свою прежнюю
отчизну  и  в  свою прежнюю жизнь, меня  к ней не  тянет,  я ее почти забыл.
Быстрый переход