Разумеется, все тотчас же оставляют красную и уже
после десяти раз, например, почти никто не решается на нее ставить. Но и на
черную, противоположную красной, не ставит тогда никто из опытных игроков.
Опытный игрок знает, что значит это "своенравие случая". Например, казалось
бы, что после шестнадцати раз красной семнадцатый удар непременно ляжет на
черную. На это бросаются новички толпами, удвоивают и утроивают куши, и
страшно проигрываются.
Но я, по какому-то странному своенравию, заметив, что красная вышла
семь раз сряду, нарочно к ней привязался. Я убежден, что тут наполовину было
самолюбия; мне хотелось удивить зрителей безумным риском, и - о странное
ощущение - я помню отчетливо, что мною вдруг действительно без всякого
вызова самолюбия овладела ужасная жажда риску. Может быть, перейдя через
столько ощущений, душа не насыщается, а только раздражается ими и требует
ощущений еще, и все сильней и сильней, до окончательного утомления. И, право
не лгу, если б устав игры позволял поставить пятьдесят тысяч флоринов разом,
я бы поставил их наверно. Кругом кричали, что это безумно, что красная уже
выходит четырнадцатый раз!
- Monsieur a gagne deja cent mille florins64, - раздался подле меня
чей-то голос. --------
64 - Господин выиграл уже сто тысяч флоринов (франц.).
Я вдруг очнулся. Как? я выиграл в этот вечер сто тысяч флоринов! Да к
чему же мне больше? Я бросился на билеты, скомкал их в карман, не считая,
загреб все мое золото, все свертки и побежал из воксала. Кругом все
смеялись, когда я проходил по залам, глядя на мои оттопыренные карманы и на
неровную походку от тяжести золота. Я думаю, его было гораздо более
полупуда. Несколько рук протянулось ко мне; я раздавал горстями, сколько
захватывалось. Два жида остановили меня у выхода.
- Вы смелы! вы очень смелы! - сказали они мне, - но уезжайте завтра
утром непременно, как можно раньше, не то вы все-все проиграете...
Я их не слушал. Аллея была темна, так что руки своей нельзя было
различить. До отеля было с полверсты. Я никогда не боялся ни воров, ни
разбойников, даже маленький; не думал о них и теперь. Я, впрочем, не помню,
о чем я думал дорогою; мысли не было. Ощущал я только какое-то ужасное
наслаждение удачи, победы, могущества - не знаю, как выразиться. Мелькал
предо мною и образ Полины; я помнил и сознавал, что иду к ней, сейчас с ней
сойдусь и буду ей рассказывать, покажу... но я уже едва вспомнил о том, что
она мне давеча говорила, и зачем я пошел, и все те недавние ощущения, бывшие
всего полтора часа назад, казались мне уж теперь чем-то давно прошедшим,
исправленным, устаревшим - о чем мы уже не будем более поминать, потому что
теперь начнется все сызнова. Почти уж в конце аллеи вдруг страх напал на
меня: "Что, если меня сейчас убьют и ограбят?" С каждым шагом мой страх
возрастал вдвое. Я почти бежал. Вдруг в конце аллеи разом блеснул весь наш
отель, освещенный бесчисленными огнями, - слава богу: дома!
Я добежал в свой этаж и быстро растворил дверь. |