Широко расставив ноги и выпятив брюхо, Голан стоял посреди зала и мрачно усмехался, а из‑за его плеча, ёжась и икая, испуганно выглядывал Вислоухий.

– Уйдём отсюда, Голан, – блеял слуга.

– Сократись, смерд, – бросил Голан и шагнул вперёд. Взгляд его упал на длинную острую титановую спицу, пожалуй, самую длинную и самую острую из всех здесь имеющихся. Монарх с благоговением взял её в руки и со знанием дела пощупал остриё. Солнечный блик отразился на одной из её граней.

– Это как раз то, что мне нужно.

– Что? – не расслышал Вислоухий.

Голан резко повернулся и приставил остриё спицы к тугому пузу слуги. Тот побледнел и в страхе закатил единственный глаз.

– Боишься? – ласково спросил Голан и скривился в усмешке. – Это хорошо, что боишься. Ты и должен бояться, и ты, и вся эта пугливая мразь – на то я и монарх, Верховный Правитель мира.

Он отвёл спицу в сторону.

– Ох, и напугал ты меня, Голан, – судорожно вздохнул Вислоухий, не в силах оторвать взгляда от титанового острия.

– Идём, – приказал Голан и быстрым шагом направился к выходу. Спицу он прихватил с собой.

Они поднялись в Палату Церемоний. Здесь их уже ждала толпа новоиспечённых царедворцев и приспешников, собравшихся ещё затемно, дабы выразить свои верноподданнические чувства и вовремя поспеть к раздаче постов, чинов и портфелей, кои со сменой Правителя всегда обновлялись и назначение которых по заведённой издавна традиции обычно производилось в первый же день нового правления.

Буря ликования затопила Палату, но монарх пресёк её в самом зародыше, воздев кверху остро отточенную спицу. Наступила гробовая тишина.

– Ты! – Голан ткнул спицей в ближайшего толстуна. – Будешь моим секретарём. Остальные – вон отсюда! Живо!

Робко, боясь поднять глаза на Повелителя, сановные толстуны стройной чередой потянулись к выходу, пока в зале не осталось только трое: секретарь, Вислоухий и сам Голан.

– Желаю изъявить монаршую волю, – возгласил Голан, развалясь на шикарном троне, отделанном драгоценной древесиной и усыпанном самоцветными каменьями. – Пиши! Указ No1 Верховного Повелителя материального мира Голана Первого.

Секретарь изготовился писать.

– Первое, – начал Голан. – Уничтожить содержимое Камеры Смерти, а саму Камеру – замуровать навечно.

– Но как же так, Голан! – изумился Вислоухий. – А казни? А святое убийство?

– Сократись, Тень! – рявкнул Голан, метнув в Вислоухого гневный взгляд. – Второе. По всей Империи ликвидировать все судебные органы. Третье. Объявить бывшего монарха и всех, кто служил ему, вне закона и предать их личному суду Верховного Правителя Голана Первого. Четвертое. Доставить во Дворец Каземата всех служителей бывших императорских судов, а также палачей. Пятое. Доставить во Дворец Каземата всех пацифистов, анархистов, коммунистов и демократов. Шестое. Доставить во Дворец Каземата тот конный разъезд, что нёс вчера службу у западных стен города. Седьмое. Под страхом смерти запретить вход в Камеру Жизни любому из моих подданных без высочайшего на то моего повеления. И восьмое. – Голан встал, расправил плечи, голос его зазвенел торжественно и громко. – Объявить Верховного Правителя всего материального мира, Монарха‑Самодержца Голана Первого Единственным Верховным Судьёй и Единственным Верховным Палачом по всей Империи! Да будет так, как я сказал.

– О! – восхищённо завыл Вислоухий. – Ты мудр, мой Повелитель, как тысяча солнц!

– И сорок девятое, – добавил Голан, снова усаживаясь на трон и кидая благосклонный взгляд на слугу.