|
Да и дыхания не хватало, после «разминки». – Что это еще за гнусное гавканье? – заорал второй лагерфюрер. – Еще раз сначала! Если и в этот раз не споете как следует, останетесь здесь до утра! На этот раз запели ниже. Дело пошло на лад. – Что – «почему»? – повторил Вернер. – Почему именно «Германия, Германия превыше всего»? Вернер прищурился. – Может… они уже и сами… не верят своим собственным… нацистским песням… – пропел он. Заключенные пели, уставившись куда то вперед, словно загипнотизированные. Вернер чувствовал, что в нем растет какое то странное напряжение. У него вдруг появилось ощущение, что напряжение это почувствовал не только он, но и Мюнцер, и лежащий на земле Гольдштейн, и все остальные и даже СС. Песня внезапно обрела совсем иное, необычное звучание: становясь все громче, она звучала уже почти вызывающе иронически, и слова ее уже не имели к этому никакого отношения. «Хоть бы Вебер ничего не заметил, – думал Вернер, не спуская глаз с лагерфюрера, – иначе сегодня будет еще больше мертвецов». Лицо Гольдштейна почти касалось лица Шеллера. Он видел, что губы его шевелились, но не мог ничего разобрать. Однако, глядя в полузакрытые глаза друга, он без труда мог представить себе, что тот хотел ему сказать. – Ерунда! У нас есть в лазарете свой человек, капо. Он это провернет. Ты выкарабкаешься! Шеллер что то ответил. – Заткнись! – прокричал Гольдштейн сквозь шум. – Ты выкарабкаешься, понял? – Он видел прямо перед собой серую, пористую кожу. – Они не сделают тебе «обезболивающий» укол! У нас есть свой человек в лазарете! Он подкупит врача! – пропел, вернее провыл он вместе со всеми последние такты песни. – Внимание! Песня оборвалась. Комендант лагеря вышел на плац. Вебер доложил ему о результатах поверки. – Я прочел этим бездельникам краткую проповедь и влепил им час сверхурочной работы, – закончил он рапорт. Нойбауера все это мало интересовало. Он втянул в себя носом воздух, посмотрел в ночное небо. – Вернутся эти бандиты сегодня ночью или нет, как вы думаете? Вернер ухмыльнулся: – По последним радиосводкам мы сбили девяносто процентов… Нойбауеру шутка не понравилась. «Этому тоже нечего терять, – подумал он. – Маленький Дитц, наемник и больше ничего». – Дайте команду развести людей по баракам, если вы закончили! – проворчал он неожиданно для самого себя. – Развести людей по баракам! Блоки один за другим стали покидать аппель плац. Раненых и убитых брали с собой. Мертвых до отправки в крематорий полагалось зарегистрировать и внести в списки. Вернер, Мюнцер и Гольдштейн подняли с земли Шеллера. Лицо его еще больше заострилось и стало похоже на лицо карлика. Было видно, что он вряд ли переживет эту ночь. Гольдштейн во время занятий по географии получил удар по носу. Когда они тронулись, у него опять пошла кровь. Черные струйки ее на подбородке слабо поблескивали в неверном свете. Они свернули на дорожку, ведущую к их бараку. Ветер со стороны города усиливался, и когда они повернули за угол, он с остервенением набросился на них. Этот ветер, поднявшийся снизу, из долины, весь пропах дымом горящего города. Лица заключенных оживились. – Чувствуете? – спросил Вернер. – Да. – Мюнцер поднял голову. Гольдштейн ощутил солоноватый вкус крови на губах. Он сплюнул и попытался уловить запах дыма открытым ртом. – Запах такой, как будто горит уже где то здесь… – Да… Еще через несколько шагов они смогли даже увидеть этот дым. |
